Были в Быньгах и домашние детские «театры». Помню, однажды с ребятами и братом попал я в один из них. В доме на три окошка, на берегу Нейвы, заплатили, как положено, какие-то копейки. Нас провели в дом, рассадили на лавки, открыли занавес из одеял, и начался спектакль. Артисты, в основном девочки и один мальчик, разыгрывали незнакомую домашнюю комедию. Одна из девочек, в мужском костюме, с подрисованными усами, изображала кавалера, а другая – барышню. Всё было карикатурно и примитивно, но очень весело.

Таких театров было несколько. Был даже театр теней, где мужчина и девушка при свете фонаря изображали руками фигурки животных и сказочных героев со своими комментариями. После, в своей долгой жизни, я посмотрел немало спектаклей в разных театрах страны. Многие не оставили никакого следа в моей душе, а вот те, домашние, самодеятельные, помню до сих пор.

Очень весело проходили Рождественские святки. Сестра Татьяна с подругами собирались у нас и гадали на женихов. Вечерами по улицам ходили ряженые, наши же соседские ребята и девушки – в вывороченных меховых тулупах, страшных самодельных масках, изображающих чертей и зверей. Они гурьбой вваливались в нашу прихожую и притворно пугали детей и хозяев. Мать нарезала им пирога и угощала чаем, после чего они, изобразив какую-нибудь страшную сценку, так же шумно уходили в другой дом. По ночам к нам стучали в окно и спрашивали: «Как невесту-то зовут?» И мать со смехом отвечала: «Татьяна», чем приводила сестру в сильное смущение.

Случалось, ряженые безобразничали: то поленницу дров раскатают, или ворота приморозят, или прикатят к воротам телегу или сани, так что утром не выйдешь на улицу. Но всё это делалось не со злобы или озорства, а по многовековой славянской традиции, поэтому на такие проказы не обижались.

Мне сейчас становится горько: тысячи лет люди жили по своим устоявшимся традициям, и вдруг всё разом поменялось за какие-то тридцать лет.

Не стало старинных игр, песен, плясок к определённым праздникам, не стало ряженых и гаданий и не только в городах, но и в сёлах и деревнях.

Все сидят у телевизоров и смотрят одни и те же плоские шутки и слушают пошленькие песни. Чем же закончится эта гигантская ломка нашей духовной жизни?

Летом мы много времени проводили на речке. Каждый край села имел свои излюбленные места для рыбалки и купания. Ребята с центра Быньгов купались у «кузи», на месте старой демидовской кузницы, где когда-то была плотина и место было поглубже.

Другие купались на Нейве «у моста», «на бучиле», мы же любили ходить на Леснушку. Она находилась среди перелесков и колхозных пашен, на месте старого старательского разреза. Колхозных коней купали у моста по старой Малехоновской дороге. Вода там доходила лошадям до хребта, берег был пологий, и казалось, что кони тоже любили это место, и сами, измученные жарой и оводами, торопливо заходили в самое глубокое место.

Коней после войны в хозяйстве было много, на быках уже не ездили, и у каждого из нас были свои любимцы, которых лелеяли, купали, поили, кормили, а вечером ездили на них в ночное. Ничего лучшего я не помню в той трудной ребячьей жизни. Мне до сих пор помнятся клички наших лошадей: Лесок, Ангара, Вихорь, Мартик и другие. Я словно вижу их умные глаза, добрые морды, лёгкую поступь копыт. Мне думается, что кони понимали, что мы дети, и относились к нам бережно и добродушно, как к своим жеребятам.

И если кто-то из ребят на всём скаку падал лошади под ноги, она никогда не наступала на своего тщедушного седока, а резко тормозила передними ногами или перепрыгивала, не причинив ему вреда.