А затем Корней Андреевич сжал мои ладони, заставил меня выпустить пуговицу из пальцев. Будет раздевать сам, — подумала я, и ошиблась.

Мужское прикосновение обожгло кожу на моём животе. Еще и тишина между нами — густая, тёмная — она всё сильнее меня смущала, но я ничегошеньки не могла сказать, голос отказал. Дышала-то через раз! Дрожала, краснела, сглатывала нервно… а потом поняла, что мужчина меня не раздевает. Он меня одевает! Пуговицу за пуговицей застегивает — быстро, ловко, снизу-вверх, к вороту, в злом молчании.

— А что было потом? — Яся прижала ладони к щекам.

— А потом он меня за плечи обхватил, развернул, и довёл до выхода из кабинета. И только тогда сказал… сказал… — я «дала петуха», и раскашлялась от волнения.

Ну как же обидно! Даже не знаю, что меня сильнее задело.

— Что он сказал-то?

— В подобном я не нуждаюсь — вот что, — пропищала я.

Угу, так он и сказал. Холодно, презрительно. Процедил, отошел от меня, подал мою сумку, и выставил вон. А я даже объяснить ничего не могла — онемела в тот момент. Сразу в голове прояснилось, и я поняла очевидное — Стася надо мной недобро пошутила, а я в эту дурь из-за стресса свято уверовала как полная лохушка.

— Козёл этот Корней Андреевич! — возмутилась Яся.

— Мудак, — припечатала Роксана. — Но зачёт-то поставил?

— Держи карман шире. Нет, конечно, — я жалобно скуксилась. — Девчонки, я без понятия, что теперь делать: идти и каяться перед ним, или через декана договариваться о зачёте, или вообще отчисляться.

— А ты не пыталась вернуться на кафедру, и объясниться?

Конечно же нет. Оказавшись в коридоре, я припустила к женскому туалету, в котором заперлась, рыдала, и жалела себя. А потом подумала, что не только я должна себя жалеть, у меня для этого лучшие подруги есть, и позвонила им.

— А ты поговори с ним на паре. Задержись, подойди к нему, и объясни всё, — предложила Яся.

— А если сказать не можешь — записку передай. Или электронку напиши, — кивнула Роксана.

— Или на кафедру подойди.

— На парковке можно его поймать еще.

— Или в фирму его съездить, он же в универе не на полной ставке. Запишись на приём у его секретаря, и толкни ему речь.

— Хотя… а почему это ты должна извиняться! — задумчиво пропела Роксана, будто не она пару секунд назад накидывала мне идеи с покаянием. — Вообще-то, он мог бы и поласковее с тобой обойтись.

— А ведь правда. Гадость сказал, выгнал, а ты перед ним раздевалась. Может, ты вообще влюблена в этого Корнея, потому и решилась на такой шаг.

Чем больше я слушала подруг, тем сильнее мне было за себя обидно. А вот не хочу я каяться! Извиняться в моём случае — это еще сильнее позориться.

Я поступлю иначе!

***

КОРНЕЙ

В родительском доме я редкий гость. Каждый раз, приезжая, чувствую дискомфорт из-за редких визитов, и обещаю себе быть внимательнее. Но едва выхожу за порог — меня затягивает работа, и лишь когда мама звонит, и буквально плачет в трубку, я вспоминаю о сыновних обязанностях: приехать, привезти ей цветы, отцу презентовать бутылку «Мартеля», выслушать обоих, покивать на вопросы о внуках.

— Мама, — я вручил ей букет, и склонился, принимая поцелуй в щеку.

— Спасибо, родной. Чудесные цветы. Ты проходи, не стой на пороге. Ой, ты так похудел, сынок, как обычно, плохо питаешься? А всё работа твоя! Скоро прозрачным станешь. И женщины рядом нет, чтобы проследила. Ну ничего, сейчас я тебя накормлю, я столько всего наготовила… И с собой дам контейнеры обязательно… нет, ну как же сильно ты исхудал…

Пока я шел за мамой в гостиную, слушал привычные причитания. По опыту знаю: спорить сейчас бесполезно, маме не доказать, что я не похудел, а наоборот еще сильнее набрал мышечную массу, и что питаюсь я более чем отлично.