А правильно пойти с Надей к детскому психологу. Правильно — обсудить с классным руководителем и директором возможность улаживания конфликта. Правильно — успокоить Надю, попытаться вовлечь её во внеклассную деятельность совместно с одноклассниками, попытаться их сдружить. А если не выйдет — подыскать новую школу.

Неправильно же — выбивать из ребёнка силком то, что она скрывала. Неправильно позорить её, травмировать еще сильнее. И пугать всеобщими слезами и истериками, которых она не хотела допустить, и ради чего молчала.

Мы пристыженно слушали Ветрова. Я — просто пристыженно, Виктория — еще и тихо плача, а Андрей просто хмуро, но видно что с Ветровым он согласен.

— Вы меня услышали? Всё сделаете правильно?

— Я поняла, — буркнула Виктория. Но не удержалась, всё же, и вскинулась: — А вы вообще кто?

— Её, — кивок в мою сторону, — преподаватель.

— Ааа, понятно. Спасибо. И вам спасибо, Севиль. Кошмар, что бы я делала, если бы так и не узнала об издевательствах? Вот что? — Виктория порывисто меня обняла, причитая, но и тут Ветров отличился — бесцеремонно нас расцепил, и потащил меня к выходу.

— Нам пора.

— Может, еще посидим? Чай, печенье, мама пироги нам привезла, я вас угостить хотела!

— В другой раз. Простите, нам правда пора, — припечатал Ветров и споро, не давая мне времени на раздумья вытащил меня за дверь, я едва рукой успела помахать, и крутящуюся в коридоре Надю по голове погладить. — Севиль! — едва мы оказались на лестничной клетке, Корней Андреевич обхватил меня за плечи. — Нельзя всё принимать так близко к сердцу. Ты мне, пока ехали, что говорила? Расскажешь, успокоишь, поможешь найти верное решение, а сама?

А сама я вот такая вот. Неудачненькая. Я даже не думала, что начну рыдать, наоборот готовилась Викторию успокаивать, но вышло как вышло. Аж стыдно.

— Хорошо что ты в медицинский не пошла. Работала бы в больнице — глаза постоянно бы на мокром месте были, всех пациентов и их родных довела бы сочувствием, — добил меня Ветров. Запнулся, увидев, как дрожат мои губы, вздохнул, и сказал: — Я должен перед тобой извиниться.

Извинения я приняла, даже сумела успокоиться. Жаль, что зачёт в качестве компенсации не выбила, но, признаться, я не особо и рассчитывала на такую щедрость.

— Спасибо, что со мной пошли. Если бы я одна с Викторией и её мужем разговаривала — всё бы испортила. Мы бы уже бежали в сторону школы с вилами и топором, наверное, — неловко попыталась я пошутить. — Не знаю, что на меня нашло. Мне не так тяжело было саму Надю выслушивать, как смотреть на её испуганную маму. Я… я всё неправильно сделала.

И мне за себя невероятно стыдно, — это я не сказала, а подумала. Но это и правда оказалось тяжело! Я рассказывала про Надю папе и Корнею Андреевичу, но смотреть в глаза её матери, и говорить про горести её ребёнка, видеть реакцию Виктории, смотреть в её полные горечи и обиды глаза — это было невыносимо. Я просто представила, если бы у меня была дочь… если бы я не замечала… если бы ко мне пришли, и рассказали такое…

— Ты всё сделала правильно, — неожиданно мою ладонь накрыла мужская, горячая, большая, и мягко сжала. — Этой женщине нужна была поддержка — ты её оказала. И эмоции дала, а не безразличие и сухой анализ. А я сделал всё остальное, не самую важную часть работы. Так что не убивайся, ты молодец, Севиль. Правда.

Я благодарно кивнула. Разумеется, Ветров соврал, вовсе я не молодец, и облажалась как могла. Но до чего же он удивительный мужчина! — сделала я открытие. — С таким можно быть какой угодно: слезливой, распущенной, ошибающейся — абсолютно любой. И знать, что он не выдаст. Посмотрит снисходительно, исправит чужие ошибки, поддержит, и оставит всё в тайне.