Уходит в себя, и наступает тишина. Раздается сигнал, машина трогается с места с оглушительным ревом на трассе. Теперь я чувствую, как внутри воняет перегаром, потом, чем-то кислым и затхлым. Здесь грязно. Узкий салон доверху заполнен какими-то мешками, то ли с ватой, то ли еще с чем-то. И в мелких проплешинах затесались мы.

Сколько времени эти девушки здесь? Откуда их везут? И куда? Спросить я не в силах, а они не говорят со мной больше. Даже та бедняжка, которая пыталась наладить со мной контакт.

Наверное, я незаметно для себя уснула, потому что, услышав шум и скрежет, моментально прихожу в себя и жмурюсь. Чувствую, как затекшее после вчерашнего, тело, начинает понемногу реагировать.

– Эту, – показывает Алик на хрупкую блондинку, – Туда. А тех, потом распределим.

Он распоряжается ими как вещами, а они смиренно следуют за другим головорезом. Что произошло, раз они так послушны?

– Помогите! – кричу я изо всех сил, когда ко мне возвращается способность кричать.

Хрупкая ладонь ложится мне на рот, шепот умоляет меня замолчать. Я хочу укусить ее пальцы, блокирующие доступ моим крикам, но отчего-то, повинуюсь. Возможно потому, что внутренний голос твердит мне об опасности. Скрип двери, позвякивание связки ключей и двери фуры закрываются.

Снова наступает беспросветная тьма.

– Не кричи, пожалуйста, – та девушка тихо плачет. – Они нас убьют.

– Мне нужно бежать, – выдаю хрипло, пытаясь размять связанные руки.

Они связаны только у меня.

– Нам всем нужно отсюда бежать, – и я смотрю умоляюще на оставшихся в вагоне, нескольких хрупких, беззащитных девушек. – Мы в опасности!

– Тссс, – бормочет та, что просила меня замолчать. – Мы пытались, – и она всхлипывает, закрывая себе уши ладонями, будто вспомнила о чем-то. – Они той девушке за побег….

Девочка жмурится, затыкает себе рот и начинает реветь. Я пытаюсь успокоить ее словами, но у самой дребезжит сердце от страха.

Неожиданно фура резко тормозит, да так, что мы с девушками ударяемся о стальную стену. Лютый страх окольцовывает конечности. Перед глазами снова плывет, я не успеваю прийти себя, как меня вытаскивают из машины.

– Живее, сучки! – фыркает Алик, сжимая мое предплечье. – Время – деньги.

– Отпусти меня, урод! – рычу я, и звонкая пощечина касается моего лица.

Больно так, что начинает пульсировать губа. В глазах двоится, злоба окутывает внутренности.

– Я этой шмаре сейчас глотку перережу, – фыркает какая-то неприятная женщина, что нависает надо мной. – А потом бомжам-некрофилам на растерзание кину.

В ее руках ржавый нож, который она намеревается приставить к моему горлу. Пусть. Лучше умереть так, чем оказаться «живым товаром».

– Завтра перережешь, – с сарказмом протягивает мужчина, еще сильнее сдавливая мое плечо. – Эта девчонка – тот самый спецзаказ.

И брови женщины ползут вверх.

Что? О чем он?

– Убьёшь ее, – ухмыляется он. – Если после завтрашнего боя она вообще останется в живых.

Султан

семь месяцев назад

– В «одиночку» этого отморозка! – рычит Зотов. – Не кормить, не поить! – говорит он надзирателям, что, связав меня цепями, внимательно слушают. – Иначе каждому из вас яйца вырву с корнем. Поняли меня?!

Они уводят меня в холодную, одиночную камеру без окон. Я бывал здесь уже трижды в прошлом месяце и мне не привыкать. Похер. Пусть хоть навсегда запрут, но делать то, чего хочет этот ублюдок, начальник и генерал этой богадельни, Зотов – я не стану. Из принципа не стану.

Кровь льется изо рта рекой, противный, кислый привкус ощущается на языке. Отхаркиваюсь, а затем заливисто смеюсь и мой нарастающий смех эхом разносится по камере. Там вверху – небольшая прорезь, чтобы я не подох от нехватки кислорода.