Помимо вспышек гнева и эмоциональных призывов к отмщению, глобальный финансовый кризис принес с собой глубокие дискуссии о природе капитализма и современной рыночной экономической системы. В свете провала неолиберальных экономических реформ в России в этих дискуссиях активнее зазвучала давняя критика в адрес неолиберальной экономической политики. Учитывая, насколько серьезной была глобальная рецессия 2008–2009 гг., как и предшествовавшая ей гипердепрессия в России в 1990-е годы, можно понять, почему в мире вновь ожили старые споры о том, к чему в конечном счете придет капитализм. Некоторые даже выражали радость по поводу его ожидаемой кончины. Позже мы еще вернемся к этой теме.

В менее политизированных кругах велись более сдержанные дискуссии о таких вопросах, как растущая привлекательность кейнсианства по сравнению с монетаризмом. Предвосхищая начало новой эры активного государственного вмешательства в деятельность рынка, некоторые выражали опасения, что правительство может переусердствовать и помешать экономическому росту. В более широком контексте звучали также аргументы о преимуществе, к примеру, немецкой «социальной рыночной экономики» перед предполагаемой жадностью Уолл-стрит.

Мы не собираемся следовать по стопам ни одной из этих дискуссий. Наша задача – пойти дальше тех политических и идеологических дебатов, предметом которых является некий неопределенный «кризис капитализма». Поэтому будем искать причины системного провала, неразрывно связанные с той институциональной схемой, которая известна нам под названием «рыночная экономика». Таким образом, наше исследование охватит темы куда более обширные, чем просто финансовые рынки.

Рассуждая о роли капитализма за пределами кризиса ипотечного кредитования, Амартия Сен отмечает: «Вопрос, встающий особенно остро, теперь связан с природой капитализма и с тем, нужно ли эту природу менять». Утверждая, что «идея капитализма действительно исторически сыграла важную роль», но что «теперь ее полезность, возможно, почти исчерпала себя», Сен говорит о необходимости обсудить, «какая экономическая наука нужна нам сегодня»[3].

Подход, который мы используем далее, отталкивается как раз от последней части утверждения Сена. Говоря более конкретно, мы исследуем, как экономическая наука пытается преодолеть врожденное противоречие между преследованием собственных интересов, которое создает добавленную ценность и соответствует идеалам политики laissez-faire в духе Смита, и поведением, которое вырождается в простую жадность, оказывая обширное и сегодня даже слишком очевидное влияние на стабильность и работу рыночной экономической системы.

В книге достаточно смело утверждается, что глобальный кризис в сочетании с провалом попыток системной экономической трансформации в постсоветской России (а также в сочетании с десятилетиями провальных попыток стимулировать развитие в странах третьего мира) обнажил необходимость поиска нового курса для всей общественной науки. Теоретические и практические инструменты, использовавшиеся общественной наукой для решения проблем, связанных с этими процессами, просто не могли справиться с задачей, о чем свидетельствуют весьма плачевные результаты. Прежде всего это касается роли, которую культурная и историческая специфика играет в определении того, как акторы реагируют на изменения в наборе возможностей.

Суть вырисовывающейся перед нами теоретической проблемы можно описать словами Лайонела Роббинса, заявившего, что «преследование собственных интересов, не ограниченное соответствующими институтами, не гарантирует ничего, кроме хаоса»