– Отдай мне свои сны-ы-ы, – вкрадчиво прошептала кошмарица.

Таисья, нахмурившись, заворочалась и открыла глаза, но так и не проснулась. Никифор слыхал, что люди называли это состояние «сонный паралич» – когда ты вроде бы и осознаёшь происходящее, а сделать ничего не можешь, потому что руки-ноги не слушаются.

Он вскочил и рявкнул на кошмарицу:

– А ну пошла прочь!

Та вздрогнула и обернулась:

– Домовой? Но откуда?

– Оттуда! – Никифор распрямил спину. Ладони аж саднило и покалывало от волшебства, сплетающегося в нити заклятий. Так вот что, оказывается, чувствовали другие домовые, когда попадали в свой родной дом! Да, ради этого чувства стоило и по чужим дворам помыкаться. Его переполняла небывалая сила. – У-у-у, гадюка, получи!

Никифор схватил негодяйку за плечи и сбросил с груди Таисьи. Клацнув зубами, кошмарица брякнулась на карачки и задом принялась отползать к окну. Эти существа были трусливы: пугали, душили и тянули силы только во сне, а наяву сами боялись любого, кто достаточно смел, чтобы дать отпор.

– И больше никогда сюда не возвращайся! – Никифор топнул ногой, придав ей ускорения. – А то я тебя сам задавлю!

– Простите, дедушка домовой. Я не знала, что туточки ужо занято! – простонала кошмарица, а после выпрыгнула в окно и захлопнула за собой ставни.

От их стука Таисья и проснулась.

– Ох, – она приподняла голову, вглядываясь в темноту. – Чую, приходила душегубица. Прогнал?

– А то ж! – Никифор задрал нос. – А ты спи, хозяюшка, спи. Умаялась, моя бедная. Пусть тебе наконец-то приснятся хорошие сны.

– А ты не уйдёшь? – закрывая глаза, пробормотала Таисья.

– Куда ж я теперь денусь? Ведь это мой родной дом. Настоящий! – Никифор улыбался до ушей. – Да и вообще, должен же кто-то о тебе заботиться, ведьмушка-хозяюшка! Не всё ж тебе с нами возиться. Мы тоже кой-чего могём! Кстати, а кот у тебя имеется? Надо бы мне с ним потолковать.

– Нет кота, – помотала головой ведьма. – Только коловерша. Это почти что кот, но ещё и немного сова.

Никифор, немного подумав, махнул рукой:

– А и ладно, коловерша тоже сойдёт!

Впервые за долгие-долгие годы он был по-настоящему счастлив.

Аннушка не хотела возвращаться в Дивнозёрье. Больше никогда! Не для того она убежала в город – казалось, будто с мясом и корнями оторвалась, аж сердцу больно… Ей, конечно, было жалко оставлять мать одну-одинешеньку, но что поделаешь? Свою жизнь хотелось прожить, не чужую. Да и они никогда друг друга толком не понимали. Ну, может, только в самом раннем детстве, когда Аннушка еще под стол пешком ходила…

Ее, малую, в деревне шпыняли все кому не лень. Все потому, что мамка дочку без мужа родила и никогда не говорила, кто отец. Жили они обособленно, всех сторонились, мать травы собирала да заговоры нашептывала – вот и прозвали ее ведьмой, а Аннушку – ведьминым выкормышем. Еще и за уши вечно дергали – угораздило же с заостренными родиться!

Конечно, она уехала при первой возможности: а кто бы не уехал? Поступила в техникум, потом в институт, выбила себе общежитие, нашла работу… Поначалу ей тоже непросто было – ну а кому сейчас легко? Везде голодно. Только в городе какие-никакие перспективы есть, а в деревне – только тоска и уныние. Одноклассники сразу после школы спиваться начали, одноклассницы за этих алкашей замуж повыскакивали, нарожали детей и превратились в толстых неопрятных теток. Не такой судьбы Аннушка себе хотела.

Мать не отпускала ее, грудью вставала, плакала. Пришлось уехать без родительского благословения. Года два они потом не разговаривали, только с днем рождения друг друга поздравляли. Но однажды мама вдруг позвонила и попросила срочно приехать. Конечно, Аннушка не смогла отказать: по тону почуяла, что дело серьезное.