Григорий же работал днём и ночью. По гостям не ходил. Был застенчив и самолюбив. Вспыхивал гневным румянцем на особо любопытных, пристающих с вопросами о его жизни затворника-портного. Он был уверен, что всего добьётся сам; ребята-сверстники его раздражали, он не знал, о чём с ними говорить и как можно хохотать над непристойными шутками. Его и перестали приглашать на очередные гуляния.

Наступила ненастная осень. Зарядили дожди. С Еленкой Григорий почти не виделся, отец её был строг и непреклонен: «Ещё намилуются. Пусть дочь на глазах будет».

Не стало родной бабушки, когда Григорию исполнилось двадцать два года. К тому времени и в слободке, и в городке знали, что вырос добрый мастер, дамский портной, и что приезжий Мозус[8] ему в подмётки не годится. Сам парень как с картинки писанный, вежливый, а уж если возьмётся шить, то девки и бабы будто краше делаются от его нарядов. Завистники шептались, что дело нечистое, бабка много чего внуку передала из своей магии.

Зимой бабушки не стало. Перед смертью она держала Гришу за руку и всё пыталась ему что-то сказать, но не могла уже произнести ни слова. Только смотрела любящим, жалеющим взглядом. Соседи помогли с похоронами. Свадьбу отложили до лета. А какая летом свадьба? Закрома пусты. Это уже после сбора урожая зачинаются гулянки.

Еленка не заходила, она объяснила Григорию при случайной встрече, что живёт он теперь один и негоже ей, девушке, бегать к парню, даже если они сосватаны. Да и ему недосуг было ходить по гостям. Он готовился к свадьбе, пусть даже ещё почти год придётся ждать. За это время он накопит денег для будущей семейной жизни с любимой. Его невеста должна быть лучшей, и такого свадебного наряда, как у неё, чтоб вовек ни у кого не было. Так оно и вышло. Подвенечный убор для Елены оказался редким и неповторимым.

Каждый день приходила баба-подёнщица, управлялась в доме, во дворе. Как-то спросила:

– Что Еленки не видать?

– Тебе-то какая печаль? – буркнул Григорий.

– Да поговаривают люди, что Ефим сродниться хочет с атаманом, а у того сынок с города приехал. Уже и смотрины были. Девчонка рада-радёхонька. В большом городе жить будут. Сынок по казённой части. На государевой службе состоит.

У Григория с первых слов сплетницы перед глазами поплыли чёрные круги. Тряхнув головой, он с криком швырнул в бабу большие портновские ножницы:

– Уйди-и-и, уйди, дура, от греха подальше!

Ножницы, пролетев мимо женщины, попали в зеркало, покрывшееся от удара трещинами. Баба с воплем выскочила. Как безумный, Григорий рвал готовые платья, топтал атласные юбки и кружевные накидки. Он и сам догадывался, что неспроста Еленка стала его избегать, но не хотел верить. В какой-то миг увидел себя в разбитом зеркале и отшатнулся. На него смотрел старик портной из его далёкого детского сна, а за спиной маячил манекен с белым незрячим лицом.

На другой день Григория разбудил громкий стук в калитку. Краснощёкая девка, вытаращив по-совиному глаза, передала записку от Еленки. Холодными руками парень взял весточку, надеясь, что всё сказанное вчера бабой-дурой было наговором. Строчки прыгали перед глазами. Бывшая его невеста писала, что её просватали; родители уже договорились, а она не может ослушаться отца. И то, что они раньше дружили, было в детстве и не по-настоящему. Письмецо заканчивалось так: «Надо быстрее сыграть свадьбу, а платье долго ждать из Петербурга. Сшей мне самый красивый свадебный наряд. Мой жених заплатит столько денег, сколько ты захочешь. В накладе не будешь».

Григорий, дочитав, только кивнул девке:

– Скажи, всё сделаю по парижской моде. Вышлю готовое платье рано утром перед венчанием. Приходить ко мне не надо. Ни к чему невесте бегать и мерить подвенечные уборы. Про оплату же передай: потом сочтёмся. Всё запомнила?