– Я очень рад, что вас обрадовал, Александр Сергеич!.. Однако мне надо идти к своим… Ждут меня, неловко… До свиданья!
Он прощается с Пушкиным и Дельвигом и идет к двери. Пушкин его провожает.
– Это какой такой мужчина? – спрашивает встревоженно первая девица.
– Не знаю… Из Москвы кто-то, – отвечает Дельвиг.
А вторая девица вдруг запускает руку в конфеты, советуя первой:
– Катька! Бери и ты! Чего сидишь зря? Можно? – справляется она все-таки у Дельвига.
– Бери, бери, ничего… Хозяин добрый, – отзывается Дельвиг.
– Ну, решено! Еду в Москву! – кричит вбегая Пушкин.
– Вот тебе на! Завтра! – удивляется Дельвиг.
– Как завтра? Сегодня! Сейчас!.. Вот что, девы! Берите себе все конфеты! И все орехи! И денег вам сейчас дам! И бегите! Бегите!
Он достает кошелек, отсчитывает деньги.
– Вот так раз! – удивляется одна из девиц.
– Что ты выдумал? Куда ты поедешь ночью? – не хочет верить Дельвиг.
– Как куда? Как куда, милый мо-ой?.. К Натали! В Москву! Ты ведь слышал? На штурм Карса! Дельвиг, Дельвиг! А что, если Карс и в самом деле будет взят мною?
И он обнимает Дельвига, срывает его с места и начинает вертеть его по комнате.
Девицы с конфетами и орехами в обеих руках стоят, вытаращив на Пушкина глаза.
Глава девятая
Москва, 5 апреля 1830 г., суббота Страстной недели. Дом Нащокина. Довольно большая комната, очень затейливо и вполне безалаберно обставленная. На стенах портреты Нащокина работы многочисленных молодых художников, которым покровительствовал Нащокин. Кроме того, портреты его сожительницы цыганки Ольги Андреевны; изображения его лошадей и охотничьих собак. Всюду масса безделушек и украшений, также старинное оружие и прочее.
В комнате Нащокин и Пушкин перед двухэтажным стеклянным домиком, весьма изукрашенным.
– Поразительно! Столько мастерства! – восхищается Пушкин.
– Работали мастера Вены, Парижа, Лондона… Обошлось это мне в сорок тысяч рублей… А ведь, пожалуй, если начать продавать такую вещь, никто и десяти тысяч не даст, а? – спрашивает Нащокин.
– Разве можно продавать это! Кощунство! Это будет у тебя фамильная редкость. Перейдет к твоим внукам и правнукам! Изумительнейшая вещь!
– Если бы кто дал свою цену, я бы все-таки продал!.. На свете изумительных вещей вообще гораздо больше, чем денег, – философски замечает однолеток Пушкина Нащокин.
– Что? Проигрался? – догадывается Пушкин.
– Главное, совсем не вовремя, вот что досадно! Тут праздник заходит, масса всяких расходов, и вот… Да ничего, конечно, как-нибудь обернусь… – объясняет ему Нащокин.
– Ты обернешься, конечно, я верю! Если бы у меня были деньги, я бы тебе ссудил… Уверен, что это пустяки! Или наследство какое-нибудь получишь, а?
– Раскидывал я в уме, от кого бы можно было ожидать наследства, что-то не вспомню… Ну, да уж кто-нибудь найдется, помрет и оставит, обойдемся… А ты письмо написал Гончарихе, как собирался? – вспоминает о деле друга Нащокин.
Пушкин, вынимая из кармана сюртука письмо, машет им нерешительно:
– Вот оно! Только не знаю, отсылать или нет?
– Как же так не отсылать? Раз письмо написано, то его надобно отослать. Это у меня мигом сделают Василий или Петька.
Он отворяет дверь и кричит:
– Василий! Ва-си-лий!.. Петька!.. А вам что надо? – меняет он голос.
Чей-то густой раздается бас за дверью:
– Мне бы только на Пушкина посмотреть!
И тут же голос Нащокина:
– Нечего на него смотреть! Ва-си-лий!
Однако тот же голос жужжит настойчиво:
– Кто-то сказал: Пушкин пришел к хозяину! Ну вот я и…
И из-за плеча Нащокина просовывается чья-то взлохмаченная голова.
– А-а! Пушкин! Пушкин! – кивает голова и исчезает, потом довольный голос Нащокина: