– Конечно, конечно, на кресло… Александр Сергеич, садитесь на свой трон! Вот сюда!

И Савостьянов суетливо усаживает Пушкина на высокое кресло, на спинку которого вешает венки: свой и Ломидзе.

– Конечно! Теперь я – Серапис! Мне недостает еще какого-нибудь рога изобилия! – шутит Пушкин, но шутку эту подхватывает корнет Батурин и кричит:

– Давайте рог! В рог вина налить Александру Сергеичу!

Ему подносят рог, он наливает в него вина из бутыли. Все около него спешат налить свои бокалы. Батурин несет высоко над головою рог Пушкину.

– Вот вам кавказский бокал: турий рог! Рог изобилия!

– Как же я его должен держать, помилуйте! – обхватывает рог обеими руками Пушкин.

– Как можно красивее! Санковский! Речь!

И Санковский проталкивается к Пушкину с бокалом:

– Александр Сергеевич! Я – редактор маленькой местной газетки, – с подъемом говорит он, – но все-таки представитель печати, горд и счастлив, что мне довелось увидеть здесь нашего гения, нашего первого поэта! И все мы здесь переживаем сейчас счастливейшие моменты нашей жизни. Мы не можем наглядеться на вас, мы не можем наслушаться вас, мы не можем наговориться с вами! Мы все здесь наизусть знаем ваши стихи, ваши поэмы, мы жадно следим за каждой новой строчкой, которая появляется на страницах журналов и альманахов, подписанная вашим именем, и вот мы думаем, мы позволяем себе надеяться, что Кавказ, уже воспетый вами, Александр Сергеевич, – мы помним вашего «Кавказского пленника», – что этот Кавказ, красавец Кавказ, за обладание которым столько жертв принесено Россией, что он вновь и вновь будет воспет вами! Мы – немые по сравнению с вами! Мы можем только мечтать о тех звуках, в которые вольете вы вот всю эту красоту около вас… Кончатся войны, но останется поэзия! И за величайшую силу в поэзии нашей, за ее бессмертие, вами олицетворенное, за вас, Александр Сергеевич, мы и поднимаем свои бокалы! Ура!

Все кричат «ура» и теснятся чокаться с Пушкиным.

Пушкин тронут. На глазах его слезы. Он бормочет:

– Друзья мои! Я очень счастлив, друзья мои!

Но к нему вплотную проталкивается Савостьянов с бокалом и речью:

– Я хотел бы сказать тоже несколько слов, Александр Сергеевич! Эта ночь в сердце Грузии, прекраснейшей страны – Грузии, страны вина и самых лучших плодов земных, пусть она останется в вашей душе, дорогой наш Александр Сергеевич, как проявление нашей к вам любви, – вот чего бы хотели мы все! Мы нарочно привезли вас сюда, – над нами сейчас только небо, около нет никаких стен, как известно, имеющих уши! Для всех нас поэзия и свобода – одно, вот за что мы так и любим поэзию, вот за что мы так и влюблены в вас, величайшего представителя нашей поэзии – нашей свободы! Не смотрите на нас так, как может быть в глубине души вашей вы и смотрите, – как на людей, пробивающих себе легкие дорожки в жизни! Ведь одни из нас получат кресты в петлицы, другие – кресты на могилы… Ведь даже и нас, штатских, рассылают по надобностям службы в такие здесь уголки, где даже куры и змеи болеют лихорадкой, от которой нет там, куда случается попадать, никаких средств… Поверьте, что в самые тихие и в самые чистые часы нашей жизни мы берем книжки ваших стихов, мы читаем их и мы… плачем от счастья, что вы живете в один век с нами, и теперь вот мы готовы заплакать от радости, что вы – подлинный и живой Пушкин – сидите с нами за одним столом!.. И мы…

– Будет! Родной, довольно! А то я разревусь, как баба! – кричит Пушкин. Он соскакивает с места и бросается целовать Савостьянова, Санковского и других, кто ближе. Кричат «ура». Играет музыка. Все рассаживаются за столы.