Факт, достойный удивления потомков».

Поэт и литературовед Георгий Адамович писал в 1970-е годы: «Анна Андреевна поразила меня своей внешностью. Теперь, в воспоминаниях о ней, ее иногда называют красавицей: нет, красавицей она не была. Но она была больше, чем красавица, лучше, чем красавица. Никогда не приходилось мне видеть женщину, лицо и весь облик которой повсюду, среди любых красавиц, выделялся бы своей выразительностью, неподдельной одухотворенностью, чем-то сразу приковывавшим внимание».

Моя бабушка, когда ей нравилось, как я одет, говорила: «Загляденье!»

Вот и Ахматова, как мне представляется, была таким «загляденьем». Даже отсюда, из региона Эмилия, спустя столько лет, с высоты сегодняшнего дня – а на дворе 2022 год, – она кажется прекрасной.

Хотя Адамович правильно подметил: красавицей она не была.

Она волновала воображение.

Приковывала взгляды.

Она была из тех женщин, которые заполняют собой все пространство, и остальные словно перестают существовать.

Когда она входила, люди вставали.

Она становилась событием, как стала событием знаменитая речь Достоевского.

Это не значит, что она была так же хороша, как знаменитая речь Фёдора Михайловича.

Дмитрий Николаевич Журавлёв, советский актер и режиссер, говорил, что для него суровый облик Анны Ахматовой был сродни классической красоте Ленинграда.

Ленинград тогда был Петербургом, и, по ее словам, в Ленинграде, где бы она ни оказалась, она чувствовала себя экскурсоводом, вспоминая и рассказывая своим спутникам, что произошло здесь, что случилось там.

«Петербургские голландские печи, камины. Звук бросаемых в подвал дров. Дымки над крышами. Барабанный бой, так всегда напоминающий казнь. Лошадиная обмерзшая в сосульках морда почти у вас на плече. Зато какой был запах мокрой кожи в извозчичьей пролетке с поднятым верхом во время дождя! И два окна в Михайловском замке, и казалось, что за ними еще убивают Павла, и Семёновские казармы, и Семёновский плац, где ждал смерти Достоевский. Летний сад, Марсово поле… Дом Мурузи (угол Литейного), где я в последний раз в жизни видела Н. С. Гумилёва (в тот день, когда меня нарисовал Ю. Анненков). Это, – говорит Ахматова, – мой Ленинград».

Анатолий Найман, петербургский поэт, родившийся в 1936 году, который знал Ахматову уже в преклонном возрасте и был ее литературным секретарем, писал: «А сама она была ошеломительно – скажу неловкое, но наиболее подходящее слово – грандиозна, неприступна; далека от всего, что рядом: от людей, от мира, безмолвна, неподвижна. Первое впечатление было, что она выше меня, потом оказалось, что одного со мной роста, может быть чуть пониже. Держалась очень прямо, голову как бы несла, шла медленно и, даже двигаясь, была похожа на скульптуру, массивную, точно вылепленную – мгновениями казалось, высеченную, – классическую и как будто уже виденную как образец скульптуры».

Из всех известных мне рассказов об Ахматовой больше всего мне нравится описание ее поездки в трамвае. Оно принадлежит Лидии Чуковской: «Подошел ее трамвай. Я стояла и смотрела, как она поднялась по ступенькам, вошла, схватилась за ремень, открыла сумку… В старом макинтоше, в нелепой старой шляпе, похожей на детский колпачок, в стоптанных туфлях – статная, с прекрасным лицом и спутанной серой челкой. Трамвай как трамвай. Люди как люди. И никто не видит, что это она».

Татьяна Вечеслова, прима-балерина Ленинградского театра оперы и балета имени Кирова, рассказывала: «Обычно я робела и затихала в ее присутствии и слушала ее голос, особенный этот голос, грудной и чуть глуховатый, он равномерно повышался и понижался, завораживая слушателя».