Узнавали друг друга постепенно, не спешили. Она его слушалась, а он – виданное ли дело? – стеснялся её. Ночью на печи лежал рядом и не смел прикоснуться. Куда вся его удаль девалась? Днём на работе мужики подтрунивали над ним:

– Вань, а Вань, ты хоть спишь с женой-то?

– Сплю! – отвечал, а сам заливался краской.

– А как ты с ней спишь? – не унимался шутник.

– Да пошёл ты!

Ну, не сестра ведь она ему. Пришла ночь, когда опять лежали они оба рядом на печи, глядели в тёмный потолок, молчали. Тихо в избе, только ходики на стене тикают. Наконец мать в своём углу запохрапывала – уснула, значит. Ваня несмело взял жену за руку, она замерла, потом повернулась к нему, подалась всем телом, а дальше – голова кругом, и всё случилось.

Утром Василиса глядит на своих молодожёнов – они сияют оба, как первый снег на солнце. «Ну, слава богу!»

Ваню Нася с первого дня Иваном величать стала, так, как колокол на церкви ей тогда прозвонил. Он удивлялся: обычно девки его Ванечкой да Ванюшей прозывали, а жена и Ваней ни разу не назвала – Иван, и всё тут. С другой стороны, солидно звучит, по-взрослому, уважительно. Всю жизнь он был младшим в семье – Ванька да Ванюшка. Всю жизнь приходилось доказывать, что и он тоже что-то в жизни смыслит, отстаивать своё мнение, доказывать, добиваться своего. Братья относились к нему снисходительно: мол, ну-ну, посмотрим, что из этого выйдет, – а вот с маменькой всё время приходилось спорить. И вот появился в доме человек, для которого каждое его слово – закон. Не просто человек, а жена.

Полуденное солнце прожигает плечи сквозь намокшую от пота рубашку. Скоро рубашка высохнет, и ломота в теле сменится приятной усталостью. Иван любил эти ощущения своего тела, гудящего после напряжённой работы. В воздухе стоял звон кузнечиков, литовка шагавшей перед ним Наси сверкала отточенным стальным лезвием и вспыхивала огнём на солнце, мерно покачиваясь на плече жены.

«Жена, – снова удивился про себя Иван. – Вот ведь, жена! А говорили, не моего поля ягода. Оказалось, ещё как моего. Вот не побоялся, рискнул, и пожалуйста тебе – жена». За почти уж полгода своей семейной жизни Иван всё никак не мог привыкнуть, что он полноправный хозяин и повелитель этой статной молодки, легко шагающей по тропинке с литовкой на крепком плече. «Ведь почти от зари наравне со мной косила, нисколько не отстала, а смотри ж ты, идёт легко, едва земли касается. Ну и повезло же мне с женой».

Тропинка вела их с колхозного покоса вдоль конзаводского угора. Справа угор плавно спускался к Большому логу, а слева невдалеке тянулся весёлый лесок. Иван отвлёкся от созерцания фигуры жены, чутко уловив какое-то едва заметное изменение слева. Так и есть, сквозь непроницаемую зелень деревьев местами пробивается солнечный свет. Он окликнул жену:

– Нася, поди-ко сюда.

Нася послушно остановилась, оглянулась, а Иван уже шагает по невысокой траве в сторону леска. Она пошла за ним.

Тропинки не было, и она шла через лесок по его следам. Он придерживал ветки молодых липок и осин, чтоб она прошла, не задетая ими. Вскоре лес расступился, и перед ними оказалась довольно обширная поляна.

«Пожалуй, стожок можно будет накосить», – подумал Иван, окинув нечаянную находку хозяйским взглядом.

– Глянь-ка, что делается! Ступить некуда! – Нася деловито воткнула свою литовку рукоятью в мягкую землю, сорвала большой лист мать-и-мачехи и скрутила его кулёчком прохладной гладкой стороной внутрь.

По всей поляне, будто кто густо набрызгал кровью, всюду краснели крупные ягоды земляники. Действительно, ступить, не раздавив добрую горсть ягод, было некуда. Нася быстро бросала в свой кулёчек ягоды, не забывая, однако, и себя. Иван опять залюбовался женой: белый платочек её немного сбился на сторону, и сквозь свесившуюся тонкую прядь русых волос виднелись разрумянившаяся щека и задорный веснушчатый носик. Круглый подбородок, как всегда, упрямо торчал вперёд, а алый роток то и дело открывался, ловя спелую ягоду. Гайтан с простым крестиком выпал из ворота и свободно болтался на загорелой полноватой шее.