Спиря мой топор схватил да назад, за братьями, да по следу. А след прямо к Валькиной избе привёл. Вот мы всей толпой туда и прибежали. И мужики, и Спиря с топором, и мы с бабами, да ещё и соседи на крик сбежались. В избу зашли, а там Васька с Валькой мучицу нашу по разным посудинам пересыпают. Вот тут-то мой Спиридон заорал нечеловеческим голосом да Ваську, дурака, по башке обухом-то и хватил. Спьяну. Спьяну, конечно. А силища-то у него сама знаешь какая.

Мария замолчала. Она не стала говорить, как Васька, защищаясь, бросил в Спиридона кастрюльку с мукой, а потом рухнул на пол и его не стало видно. Как Спиря удивлённо смотрел куда-то под стол, разводя руками в стороны и роняя топор. Как Валька, заорав, тоже рухнула на пол и её тоже не стало видно. Как Гурьян добежал до стола, а потом развернулся и хотел бежать прочь, но изба уже была полна народу и в двери было не пройти. Как Шура рыдала на груди у Ефимки, а он озирался вокруг, как затравленный зверёныш. Как Спиридон сел на лавку и всё разводил своими ручищами, а она, Мария, валялась на полу перед ним и хватала его за ноги, а потом поскользнулась, упёрлась руками в пол – и обе её руки окрасились Васькиной кровью. И Васька с пробитой головой лежал тут же, ничком. А Валька дёргала его за руку и повторяла: «Васька, вставай! Васька, вставай!» Кто-то кричал: «Убили!» – а с полатей смотрели на всё это трое голодных ребятишек.

Нет, Мария не стала всё это рассказывать своей родне. Это рассказать невозможно. Она сама снова и снова видела это всё своим внутренним взором. Она видела это столько раз, что ей стало казаться, что всего этого не было вовсе, что этого просто не могло быть на самом деле, а всё это какой-то сон или какой-то недобрый человек придумал и рассказал всё это. Нет, этого быть не могло. Это всё временное помешательство ума всех действующих лиц, и скоро помешательство это пройдёт и все вернутся в свои дома. И этот идиот Васька будет тереть свою шишку на голове и говорить: «Здорово же ты мне врезал, дядя Спиридон! Прости уж, чёрт меня попутал. Отдам я тебе твою муку с нового урожая». А Спиря поднесёт ему кулак к носу и скажет: «Смотри уж, не забудь. Ты меня знаешь!» Но Васька ничего уж более не скажет. Похоронят Ваську друзья-комсомольцы на деревенском кладбище со всеми коммунистическими почестями как безвинную жертву озверелых кулаков. О происшествии напишут в газетах как о заранее спланированном зверском убийстве героя-комсомольца местными кулаками. Всех троих братьев, новобрачную Шуру и ещё двоих соседей приговорят к разным срокам заключения, не таким уж и большим. Всё-таки факт кражи муки был подтверждён всеми присутствующими. Но это будет позже. А пока Мария продолжала свой скорбный рассказ:

– Тут нас всех в сельсовет сначала, милицию вызвали. Ночь просидели все. А утром нас, баб, отпустили, ребятишки-то у всех одни дома. А мужиков в район увезли. Ой, что теперь будет? Что будет?! Говорят – расстрел. – И Мария опять залилась слезами.

Ваня слушал раскрыв рот. Он по молодости лет не понимал ещё, как эта история может отразиться на его собственной судьбе. А Иван-старшой помрачнел весь с лица. Родной дядька убил, да ещё комсомольца, да ещё при свидетелях. Бежать, бежать надо от них ото всех! Да куда бежать-то? Едва тётка закончила рассказ, забрал он харчи, жену и вышел вон.

С того дня вести отовсюду стали приходить страшные: снова начали людей кулачить да высылать целыми семьями. Василиса опять стала ночами трястись от страха. Не раскулачивания она боялась, больше нечего было у них забрать. Она боялась, что последний её сын, Иван, подхватится да уйдёт из дому, куда глаза глядят, как его братья. Старшой сказал, что после лесозаготовок домой более не вернётся, чтоб не ждали. В Саране снова пустили завод, и Николай работал теперь на заводе вместе со своим тестем. Может, и Иван с Анной туда подадутся, а ведь здесь какой-никакой, а свой дом и хозяйство, хоть маломальское, да своё. Как всё это бросить?