О телике я мечтал всю свою жизнь, и при виде его у меня на глаза навернулись слезы.

– Заходите, – улыбнулась Джорджия, – оставьте тут свои вещи, и я покажу вам остальное.

Первый день на новом месте был переполнен впечатлениями – непривычная обстановка, новые запахи, звуки… Кроме нашего нового жилища, во дворе стоял еще один дом, побольше, на верхнем этаже которого жили Джорджия и ее друзья. На нижнем находились крохотная кухня, где, как сказали моей матери, ей и предстояло, в основном, трудиться, и гостиная – с телевизором (куда больше нашего), музыкальным центром и бильярдным столом.

Позади дома был большой газон, обрамленный розовыми кустами, и, когда я увидел чудесные цветочные головки, нежащиеся под яркими лучами солнца, сердце мое согрела мысль о том, что мать снова будет окружена красотой. Но потом я увидел стоявшего посреди этой красоты мужчину – с грудью голой, как у Пира-дурачка, который играл с бездомными собаками в парке Шахр-и-Нау, – и всерьез начал беспокоиться за репутацию матери.

В одной руке мужчина держал палку, в другой – бутылку пива, а в зубах – сигарету. Палкой он пытался загнать маленький мячик в стакан, валявшийся на земле, но, похоже, не слишком в этом преуспевал.

– Привет, я – Джеймс, – крикнул он, увидев, что мы стоим и смотрим на него.

После чего подошел и протянул матери руку, которую та, разумеется, не приняла, отшатнувшись.

Джорджия сказала что-то резкое по-английски, мужчина негромко хмыкнул и отправился за рубашкой, висевшей на спинке белого пластикового стула, что стоял неподалеку.

– Это Джеймс, – вздохнула Джорджия. – Он – журналист, поэтому, пожалуйста, уж простите ему его манеры.

Натянув рубашку, Джеймс вернулся к нам, сказал что-то, чего я не понял, а потом протянул правую руку и взъерошил мне волосы. Я дернул головой, сбрасывая его ладонь, и смерил его взглядом, предупреждающим, что подобного обращения не потерплю. Но он в ответ лишь ткнул меня кулаком в подбородок и засмеялся.

Джорджия снова заговорила по-английски, Джеймс вскинул обе руки, словно сдаваясь, а потом приложил правую к сердцу и улыбнулся мне. Улыбка была искренней, на щеках его появились ямочки, и я улыбнулся тоже. В тот момент я понял, что он мне нравится – этот Джеймс. Он был высокий, худой, с темной бородой. И вполне мог бы сойти за афганца, если бы потрудился ходить одетым.

За нашими спинами, открываясь, заскрипели ворота, и вскоре в саду появилась еще одна женщина. Вид у нее был сердитый и расстроенный. Но, когда Джорджия с ней заговорила, она улыбнулась и помахала нам.

– Последняя наша соседка, – объяснила Джорджия. – Ее зовут Мэй, она – инженер.

Мэй подошла и пожала нам руки. Она была маленького роста, с желтыми волосами, выбивающимися из-под зеленого шарфа. На лице у нее были веснушки, и с героиней «Титаника» она тоже не имела ничего общего.

Джеймс отдал ей свое пиво, и это ее, кажется, обрадовало. И, как я ни старался не смотреть, все равно заметил под ее голубой блузкой такие большие груди, каких еще не видывал, и невольно подумал – видит ли их Джеймс.

– Мы все здесь люди мирные, особо не церемонимся, поэтому, пожалуйста, считайте этот дом своим и живите в нем, сколько понадобится, – сказала Джорджия.

Тогда мать поблагодарила ее и повела меня обратно в наш домик – подальше от иностранцев, пригласивших нас с ними жить, и от вида замечательной груди Мэй.

Следующие несколько дней, пока мать стирала, готовила и убирала – в общем, делала все то, к чему иностранцы казались неспособными, – я пристально наблюдал за нашими новыми соседями. Хотя мне здесь и нравилось, но я должен был защищать свою мать, а для этого нужно знать, с кем и чем имеешь дело. И больше всего меня беспокоил голый журналист.