Во-вторых, деятельность графа А.А. Аракчеева представляется одним из индикаторов взглядов и политики правления императоров.

В-третьих, записки деятеля П.А. Вяземского продолжают традицию дневников и воспоминаний второй половины XIX века, в которых дать оценку деятельности императора Александра I невозможно без упоминания и рассмотрения роли в ней графа А.А. Аракчеева. Характерно, что автор в отличие от современников, никак не пытается оставить значимый след роли своей личности в разворачивающиеся события тех лет и признает, что лично с графом А.А. Аракчеевым был не знаком. Оценки личности и деятельности графа А.А. Аракчеева всегда являются полярными и постоянно варьируются. Важно понимать, по каким параметрам необходимо рассматривать службу и судьбу графа, как и в исторических источниках, так и в научной литературе. Кроме того, пристальное внимание к тому, какие сложились оценки и, почему, в большей степени, избираются и предпочитаются устоявшиеся образы графа и его государственной службы.

И наконец, в записке публицист П.А. Вяземский мельком упоминает имя императора Павла I, который стал связующей нитью между графом А.А. Аракчеевым и императором Александром I. Помимо этого, следует добавить, что опыт Гатчины стал определяющим фактором для тесного сотрудничества между ними.

На наш взгляд, Гатчину следует рассматривать как особую школу государственного управления и способ осуществления взглядов на государственную политику ее создателя и благодетеля (как вспоминали об императоре и сам граф, и его «гатчинцы») Павла I.

Как писал исследователь Н. Лансере, «Павел наложил такой отпечаток на весь «дух» гатчинских построек, что по справедливости можно назвать Гатчину Павловским созданием»9. Хотя сам Гатчинский мыз, входивший в земли Великого Новгорода, имеет свою отличительную историю. История ее земель вошла в летопись русских сражений, начиная от войн с Ливонией и Швеций и заканчивая знаменательной победой Петра I в Северной войне10.

Подобное историческое место и его красоты стали частью историй лиц знаменитых владельцев Гатчины, как сестры Петра I Натальи Алексеевны и блестящего екатерининского деятеля графа Г.Г. Орлова. Однако верно заметит исследователь С. Казнаков, что «ни “Гатчинские машкарады” Меншикова, и грандиозное строительство Орлова, с любовным попечением Екатерины о замке и садах всесильного любимца, ни карантин опального вельможи, почти впрочем не жившего в Ринальдиевском замке, бродившего по заграничным “спа” с бездетной молодой женой, – ничто не наложило на «Гатчинскую мызу» такой печати жизни, творчества и красоты, какой запечатлел свое созданье Павел I»11. Характерно, что Гатчина, которая по своей сути будет являться «маленьким государством с крепостями», со своим войском, станет символом и олицетворением жизни императора Павла I, воплощением его идей и взглядов.

Определяющим словом является символ, который неоднозначен и до сих пор воспринимается по-разному современниками и исследователями, придерживающихся различных историографических традиций по данному вопросу. Символ строгих порядков, воинской дисциплины, муштры на прусский манер. Возникает вопрос: что сокрыто за возникшим символом, каковая его внутренняя составляющая, позволяющая более полно взглянуть на события?

Те, кто не проходили службу в Гатчине и отражали настроения, царящие в обществе, как, например, мемуарист Ф.Ф. Вигель (по собственному признанию видевший два раза графа на балу) писал о службе молодого Аракчеева: «лучшей школы раболепства и самовластия найти бы он не мог; он возмужал среди людей отверженных, презираемых, покорных, хотя завистливых и недовольных, среди этой малой гвардии, которая должна была впоследствии осрамить, измучить и унизить настоящую, старую гвардию»