В Ленинскую комнату Хряпин вызывал по очереди, самолично приглашая каждого войти, но меня он оставил на закуску.

Три ряда светло серых парт, непонятный железный ящик радиоаппаратуры, цветной телевизор, наглядные материалы, изображающие достаток государства по отношению к одна тысяча девятьсот тринадцатому году, неизменный для таких комнат бюст Ленина и плакаты с геройскими лицами Мироненко и Чепика. На них страшные, измождённые ненавистью душманы рвутся в пещеру, которую вместе с собой взорвёт один из них, и далёкий взрыв дувала, организованный другим. А вечная память в образе звезды героя Советского Союза, словно вырванное из их груди сердце, нескромно прорисована в углу каждого плаката.

– Ну садись. – Он провёл меня до конца комнаты на галёрку и сел за заднюю парту, предложив сделать то же, но через узкий проход.

Только сейчас я смог увидеть не прикрытое гримасой лицо этого командира. Он изучал меня, а я откровенно пялился на него. Книжник, умница и балагур, человек, во всём отдающий себе отчёт, понимающий всё и смотрящий в корень проблем. И главное, он понимал и знал всё и без нашего объяснения, но формальности ради решил с нами поиграть, вернее, поговорить.

Всё!

…Всё, капитан Хряпин через несколько минут, подытоживая наш с ним разговор, перестанет быть для меня командиром, так как я пойму его сущность, поняв бесполезность. Ещё через месяц он покинет Афганистан и вытрет себя из моей жизни окончательно. И лишь его манера говорить не матерно, много и погано осталась в моей памяти, как и его лицо.

Если вам кажется, что он мог бы сделать больше, то ошибаетесь! Он делал и так много – его манера уменьшения самооценки инквизируемого им давала возможность не заблудиться разуму, если он, конечно, у тебя был…

– Я сначала хотел наказать только тех, кто это сделал! Потом у меня появилась мысль, что стоит наказать всех, включая и этих податливых барышень, но знаете, мне Куделин открыл глаза на очевидное! – Именно сейчас я меньше всего хотел бы светиться, но он рулил, и это выходило мне боком. – Во-первых, он единственный, кто в вашем прогнившем мерзостью неуставщины коллективе смог остаться при своих! Кроме того, он прав, что спрашивать с них за то, что случилось, Бесполезно! Они приехали на смену отслужившим свой долг и надеялись в первую очередь на радушный приём! А тут? Стая хищных подонков обобрала их, не сказав даже «здрасьте»! – Он сделал паузу и, рванувшись на правый край строя, заголосил: – Ты что улыбаешься? Тебе, Нуфер, даже при свете дня не стыдно! Вон твои сослуживцы хотя бы глаза опустили, а ты стоишь здесь и ухмыляешься! Не знаю, за что тебя Ладога так поднимал – наверно, хорошо жопу вылизывал и стучал!? А как лизать стало нечего и стучать не на кого, разве что на себя самого, бросился в крайность – перешёл в зоофилы! Слонов трахать?! Причём, прошу заметить, не своих Слонов, а чужих! так как тебе даже по вашим понятиям это уже не положено!!!

– Я, товарищ капитан, – дерзнул ответить обвиняемый, но напор его дерзости был застенчив, как обморок женщины.

– Что, ты?! – Хряпин отмахнулся от его поползновения на лепет и с большей силой продолжил: – Я всегда говорил, что всё говно происходит от твоей подлой еврейской душонки, которая постоянно ищет выгоду! Что застеснялся? Сказать нечего!? А я вот скажу! Чтобы вот этим красавицам неповадно было, – он махнул рукой в сторону нашей шеренги, – чтобы все зарубили себе на носу и запомнили! Я в жизни повидал многое, но такое говно, что вы устроили вашей смене, не приемлю! Ведь ты же, Нуфер, завтра уедешь осеменять просторы нашей Родины, оставив их защищать твоё бренное тело! Как ты думаешь, они захотят тебя защищать?!