– Хорошо, – ответил Кубик и грани его потухли.

Отключился Кубик точно не от обиды. Дэвид уже давно заметил, что речь отнимает у него много сил. Не так много, как зрение, но потом ему все равно приходится долго питаться.

И все-таки он казался Дэвиду забавным. Глупеньким немножко, вечно любопытным и слегка обидчивым. Прямо как детеныш какого-нибудь зверька, обязательно пушистого, потому что Дэвид любил зверей с шерстью, пусть они и имели длинные угрожающие клыки. Все же они были теплыми, мягкими и выкормились от молока матери, а все что с чешуей и иголками ему казалось холодным и неприветливым. Даже если это были цыплята, вылупившиеся из яйца. Яйца, к слову, тоже казались ему холодными и неприветливыми, хотя Дэвид очень любил яичницу. Пусть и любил, но она совсем не казалось ему забавной. Вкусной, но точно не забавной. А Кубик милый и ему хочется заботиться о нем. А еще Дэвиду льстило, что он чувствует себя рядом с ним очень взрослым. Он даже брал выше – мудрым. Кубик много чего знал, чего не знал Дэвид, но совершенно не умел этим пользоваться. Он даже не умел распознать кислого от сладкого. Все-то ему нужно было объяснять и показывать. Дэвиду нравилось это делать. Во вкусах-то он знал толк. От кислого он морщился, а от сладкого – улыбался. Со временем он научит этому и Кубика.

Оглянувшись вправо и влево, Дэвид убедился, что никого нет поблизости и никому нет дела до того, что появится на всплывшей перед его носом голограмме. Медики порхали над ранеными, криминалисты убирали трупы, за копошением внизу следили дроны и искусственные птицы в небе, где-то вдалеке покрылись инеем стальные куски огромной змеи, разбросавшей свое тело на добрых два, а то и все три километра в длину. Хвоста Дэвид даже и не видел, его кончик валялся там, далеко в пустыне, теряясь на горизонте в густом, как кровь с молоком закате.

Дэвид подкрутил настройки, чтобы сделать голограмму потемнее и предзакатное солнце больше не бликовало на полупрозрачных острых краях документа, потому как день клонился к ночи и закат уже вовсе рябил алым.

Пришел ответ на его недавний запрос: досье на Коршунова Андрея Артемовича с полной распечаткой ДНК-идентификации.

Теперь-то он узнает, что Андрей ему снова соврал, и что национальный герой Артем Коршунов вовсе не его отец. Этот ищейка просто хорохорится, потому что хочет выглядеть великим. Андрей ничего не чувствует и не любит никого, наверное, даже себя. Зазнайки хотя бы восхищаются собой, а странный следопыт не занимается даже этим. Придумал себе отца, чтобы хоть как-то оправдать свою черствость. Подняться в чужих глазах, и немного в собственных тоже. Как коротышка Тадеуш. Андрей, конечно, совсем не коротышка, но, может, у него короткая душа? Маленькая. Как он тогда сказал? Ма-ло-ду-шие? Именно. Маленькая душа. Прямо как у Кубика. В таком маленьком тельце все должно быть маленькое, и душа тоже. Хотя Дэвиду иногда казалось, что у Кубика она бескрайняя, как небо над головой, и обширная, как сны, которые он видит. Целый мир, понятный только ему самому.

Нет, не стоит сравнивать Кубика с Андреем. Наверное, величина души не зависит от размера тела, вдруг подумал Дэвид, скользя глазами по светящимся строчкам.

Коршунов Андрей Артемович. Графа «мать» – прочерк, графа «отец»: Коршунов Артем Константинович. Популярный певец в прошлом, гражданин земли. Тоже в прошлом… Впоследствии принял гражданство Марса, участвовал в войне с «Венетом» на Венере в составе спасательной группы «альфа» под маркировкой «зет». Национальный герой.

У Дэвида загорелись щеки, он даже почувствовал теплоту, которая идет от его собственной кожи. Потом у него стали жаркими кончики ушей. Несмотря на то, что его захватила лихорадка, и, казалось бы, его должно трясти только от жара, Дэвида бросало сразу и в холод, и в жар.