Очевидно, Нэнсис опять не поняла его шутки, она редко улыбалась и не видела толка в праздности. Хитро улыбаясь, Найман вынул дрожащими пальцами небольшую шкатулку из широких карманов широкого халата. Он знал, что Нэнсис простила ему неуместный задор.

– Вы столько лет знаете меня, Нэнсис. Мой горб маячит перед вашими глазами чаще, чем собственное сердце. Я такой, потому что не хочу менять вечность на гору алмазов, – Найман открыл длинную шкатулку, достал оттуда несколько пахучих палочек благовоний. – Не знаю, калечит ли киборгизация души, и мешает ли им протиснуться в рай… у меня нет анализаторов, чтобы проверить это. Но я уверен, что лучше не рисковать. – Найман кивнул со знанием дела. – Если рай существует, лучше не ссориться с его владельцем. А если нет… что я теряю?

– Тебе тяжело, Найман.

– Вы не правы. Оставаться таким, каким тебя создала природа легко. Для этого нужно просто ничего не делать.

Он один из немногих, кто мог сказать Нэнсис «вы не правы», и при этом сохранять абсолютное спокойствие. Нэнсис любила его за это. А еще за то, что он тоже калека. Только, в отличие от нее, у Наймана было все в порядке с душой. Он не просыпался по ночам от того, что захлебывался в лужах крови, втекающих в красные реки, а реки – в алые океаны. Давно прошли те дни, когда Нэнсис погружала в них только руки – до самых локтей. Теперь снились только те, в которых она тонула с головой.

– И в чем радость твоей жизни, Найман? – тихо спросила Нэнсис. – Неужели ты живешь только высшей целью? Так помпезно. Мне никогда не нравилось… как-то… пусто. Высшая цель… звучит, как ничего.

– У меня есть шоколад, – улыбнулся кривой улыбкой Найман, засветив острый зуб в правом уголке рта. – Я люблю розовый, с клубникой. Правда, после него гадишь жидким, но это вполне переживаемо.

– Я так и не привыкла к тому, что мне не нужно дышать, – призналась Нэнсис, прикрыв веки. Найман поджег благовония и дым взвился вокруг ее головы, лаская щеки и заставляя слезиться единственный глаз. – Мне все время кажется, что внизу у меня легкие. Я иногда пытаюсь вдохнуть, хотя знаю, что не смогу. Меня охватывает паника, я задыхаюсь. Прошло уже тридцать с лишним лет, а я так и не привыкла.

– Вы можете сделать себе искусственные, чтобы они расширялись и сжимались, как настоящие. Так вам будет легче.

– Как мое сердце?

– У вас настоящее сердце.

– Рядом с настоящим сердцем не может быть искусственных легких. Мне кажется, я давно должна забыть, как дышать ими… только это не так-то просто сделать. – Нэнсис помедлила немного, помяв упругие силикоберовые губы. – Я сделала много плохого, Найман. Поэтому и спрашиваю, где мое равновесие? Где та черта, за которой я теряю право на рай?

– Если честно, я думал, что вы уже давно от него отказались.

Он был настолько же жесток, насколько и правдив. Однако Найману, как и всем, было свойственно ошибаться. Нэнсис не отказывалась от рая, она лишь ходила вдоль черты и боялась свалиться не в ту сторону. Кровавые реки имели бурные потоки, они с легкостью подтолкнут ее.

Эти слова она ему тоже простила.

Найман просеменил к дивану, на котором свернулось тело Нэнсис, взял небольшую подставку под ноги и вернулся к столику. Кряхтя, он забрался на нее, чтобы увеличить свой рост. Так его руки могли дотянуться до маленьких кнопочек на подставке для головы. После того, как Найман раздробил кости в руках и вытянул их с огромной болью, они стали длиннее, но недостаточно.

– Я снижу нейронною проводимость, чтобы вы могли заснуть.

– Ты всегда был предельно честен, Найман, – Нэнсис никогда не расстраивалась, когда он говорил то, что думал. Так она вовремя избавлялась от иллюзий. – Думаешь, я пытаюсь создать утопию?