Сообщество израильских русскоязычных писателей, существующее внутри такого социального сообщества, обладает всеми его сложными признаками в еще большей степени и в наиболее концентрированной форме. Если их суммировать, то это сообщество можно определить как диссипативное сообщество эмерджентного типа: внутри хаотической системы с высокой энтропией, то есть склонной к затуханию и умиранию, не вполне предсказуемо появляются и исчезают новые формы самоорганизации, характеризующиеся высокой структурированностью и снижающие энтропию системы как целого. Соотношение воображаемых и реальных (ежедневных [Bauder 2011]) составляющих этого сообщества, а также тех, что относятся к «community of fate», к «community of choice» или даже к «community of interest», меняется непредсказуемым образом. Например, эмигрантский дискурс, вопреки ожиданиям, зачастую истончается и теряет свою значимость; элементы консервативного дискурса иногда трудноотличимы от прогрессивных; границы сообщества весьма подвижны и зачастую пересекаются с границами международных сообществ, образуемых, например, журналами, публикующими авторов из разных стран. В силу хаотической нелинейности, свойственной культурной и художественной сферам вообще, количественно незначительные изменения в одной части системы, например переезд в Израиль известного писателя или активного журналиста, могут привести к большим изменениям в других ее частях. Высокая степень культурной организации членов данного сообщества способствует высокой структурированности любых новых форм поведения, производимых ими, несмотря на нестабильность этих форм. Таким образом, диссипативность оказывается тем свойством, которое наиболее способствует выживанию (если не эволюции) сообщества внутри хаоса. Следует подчеркнуть, что хаос в данном случае не является внешней для сообщества средой, а служит той системой, внутри которой и из частей которой генерируются все элементы сообщества и его форм поведения и самоорганизации. То есть никакого антагонизма между хаосом и возникающей в нем диссипативной структурой нет, ибо они одно.

Такое отношение между средой и литературным сообществом создает условия для преодоления пантекстуализма, свойственного, с одной стороны, традиционной еврейской учености и литературе в рассеянии и, с другой стороны, постмодернистской культурной парадигме. Для израильских русскоязычных писателей еврейские культура, история, философия и религия не являются больше беспредельной и невообразимой вавилонской библиотекой, а становятся, как за столетие до них для еврейских писателей, эмигрировавших в Палестину и создавших современную ивритскую литературу, живой средой обитания. В их произведениях русская литература проявляет гибкость и культурную приспособляемость, способность производить новые дискурсивные формации в незнакомой геоментальной среде. Культурные объекты, значения и образы выходят из древних текстов и оживают, точнее, вживаются в сознание художников, позволяя и им в ответ вжиться в них. Культура обретает онтологический смысл, сливается с самим бытием, «is getting real» [Barad 2007:189–222], а письмо автора создает «невидимую онтологию социальных объектов» [Ferraris 2014: 36], сливается с актом существования во вновь обретенной культуре как единственной реальности. Такой, в некотором смысле, «материально-дискурсивный», «онтоэпистемологический» [Ferraris 2014: 132–187] или «актуально-виртуальный» [Bryant 2014: 40–46] смысл приобретает в данном контексте понятие реализма.

Целью нового культурного реализма как художественного метода является познание культурной реальности как мира объектов. Он как нельзя лучше приводит в соответствие фрагментарную культуру и фрагментарную литературу [Elias 2004], отвечает потребностям диссипативного литературного сообщества, поскольку, во-первых, направлен на познание нового, незнакомого, неизведанного, кажущегося хаотическим и загадочным мира; во-вторых, склонен к философскому запросу, направленному на высокий уровень культурной самоорганизации и саморефлексии; и в-третьих, он укоренен в реальном, не воображаемом, но диссипативном переживании причастности к существованию здесь и сейчас. Неустойчивый, непредсказуемый, нелинейный характер этого переживания парадоксальным образом служит экзистенциальным свидетельством его реальности в смысле подлинности, искренности и адекватности [Habermas 1984: 275]. Новый культурный реализм оказывается, таким образом, художественным методом в рамках той эстетической концепции, которую некоторые авторы называли «литературой существования» [Гольдштейн 2011: 345–349; Соболев 2008: 391–393]. Ниже я рассмотрю некоторые существенные характеристики, стратегии и тактики этого метода, опираясь на творчество отдельных авторов, однако важно подчеркнуть, что его развитие только набирает силу, и потому данный анализ формирует лишь предварительную картину его нынешнего, весьма неустойчивого, состояния, тем более что речь идет о диссипативном сообществе, состав которого постоянно меняется.