Судя по всему, смерть ребенка вызвала у Джорджа подобие раскаяния, потому что Каролина получила разрешение провести Рождество с двумя оставшимися в живых сыновьями, а впоследствии они стали видеться чаще. Флэтчер заболел туберкулезом и был отправлен на лечение в Лиссабон, Бринсли уехал учиться в Оксфорд. Дети выросли, и Джордж уже не мог запретить им видеться с матерью. Тем не менее Каролина продолжала свою кампанию, и законодательство постепенно менялось. Закон о браке 1857 года разрешал проводить слушания дел о разводе в местных судах, а не в парламенте. Однако мужья оставались в сильной позиции, так как им для развода достаточно было измены; женам для этого требовалось доказать иной «ущерб», например инцест, жестокое обращение или уход к другой женщине. Эти двойные стандарты были устранены только с принятием Закона о браке 1923 года.

В начале и середине XX века реформы продолжались, и сегодня в Англии и Уэльсе, по данным Национальной статистической службы, разводится более 100 000 пар в год. В долгу у Каролины Нортон не только те женщины, которым удается получить развод, но и те, кто еще только готовится вступить в брак. Ее кампания изменила значение брака для женщин: он перестал быть сделкой купли-продажи и постепенно превращается в договор двух равных партнеров.

Каролина Нортон – непростая героиня для современных феминисток. «Для женщины естественно подчиняться мужчине, – писала она. – Аминь! Так завещал нам Бог, а не человек. Я никогда не поддерживала варварскую и смехотворную идею о равенстве полов». По ее словам, она лишь тень своего мужа, «как луна в облаках рядом с ярким солнцем». Ее аргументация строилась на традиционных представлениях о святости и жертвенности материнства и о собственном социальном статусе. Она хотела жить лучше, чем прислуга или падшие женщины, имевшие внебрачных детей. Сегодня мы назвали бы это политикой добропорядочности – верой в то, что маргинальные группы могут избежать дискриминации, изображая «респектабельность». Это опасная ересь, ведь власть имущие определяют, что считать хорошим поведением. Права должны быть всеобщими и не зависеть от того, симпатичен ли истеблишменту человек, который борется за свои права. Иначе не избежать возражений: «Извините, мы бы и рады вам помочь, но вы ведете себя невыносимо…»

Мой развод был далеко не таким тяжелым, как у Каролины Нортон, но все-таки довольно унизительным опытом. В свадебной индустрии вращаются миллиарды фунтов, однако в журналах и на интернет-форумах, где женщины называют себя «будущими миссис Х», ничего не говорится о механике разводов. Дело не в том, что они не приносят прибыли, – я могу показать таунхаусы в Ридженси, заработанные адвокатами на бракоразводных процессах, – а в том, что это до сих пор считается позором. Развод – это личная неудача.

Конечно, после развода я чувствовала себя неудачницей: словно своими руками разбила рамку с фотографией счастливой жизни. Я разочаровала родителей. Пятеро или шестеро друзей отвернулись от меня. Мне казалось, все вокруг видят, что я сняла с руки обручальное кольцо, хотя вряд ли хоть кто-то это заметил. Поженившись, мы взяли двойные фамилии, так что мне пришлось менять документы. Это ощущалось как публичное признание личного позора.

Когда в 2015 году я снова вышла замуж, то наотрез отказалась брать фамилию супруга. Если имя вообще может быть чьим-то, то мое имя – Хелен Льюис. Да, Льюис – это фамилия моего отца, она передается по мужской линии, но я ношу ее с рождения. Так зовут меня. Да и какие, собственно, другие варианты есть у женщины? Гражданский активист Малькольм Икс