В маленькой уютной каюте было тепло и пахло выпечкой. Петерен сидел за своим столом, задумчиво отбивая ладонью замысловатый ритм.

– Не знаете эту песню? – неожиданно спросил он.

Селес заполнял самую сложную в своей жизни анкету. Во-первых, она была на бумаге и к ней прилагалась палочка для письма, выскальзывавшая из пальцев. Во-вторых, ее следовало заполнить в двух вариантах – на третичном англианском (Селес не умел на нем писать, и толстяк любезно согласился сделать все потом под его диктовку) и на родном языке прибывшего. В-третьих, на палиндромоне писали спиралью – справа налево, вверх, слева направо, отступ, вниз, и снова справа налево. Поэтому Селес извел уже кучу бланков, пытаясь рисовать значки как можно мельче. В-четвертых, его атаковали орбитальные коты, которых на станции, по словам толстяка, было штук десять.

– Они забавные, хлопот мало, а тут так скучно, – объяснил Петерен.

Пока пришли шестеро. Коты терлись об ноги Селеса, лезли ему на колени, прыгали на стол, тыкались усатыми мордами в лицо. Неочеловек терялся в догадках, чему обязан такой популярностью у этих маленьких меховых тварей.

– Наверное, вы чем-то таким пахнете, – предположил миролюбивый толстяк.

Кое-как изобразив в отведенной графе цель прибытия, Селес все-таки не выдержал. Он знал, что люди не любят и боятся говорить о своих мертвецах, но воспоминания о комнате, полной улыбающихся мумий, не давали ему покоя.

– А те люди… мертвые… за приборами… Что там случилось? Авария? Какая-то болезнь?

– Нет, что вы. Это персонал платформы. Работники.

Селес нахмурился, снова заподозрив неладное:

– Но ведь они… уже не могут работать.

– Понимаете, сначала мы отправляли покойников вниз. Но это так неудобно, к тому же землю под могилы выбить невозможно, экономят сейчас ресурсы, знаете ли. А жили мы тут целыми поколениями. Потом стали выбрасывать в космос. Но это, согласитесь, как-то аморально… бесчеловечно.

Селес кивнул, шурша анкетой.

– Вот мы и решили не лишать их после смерти того, что они так любили при жизни. Работы, – уточнил Петерен, встретив вопросительный взгляд собеседника. – Поэтому трупы проходят специальную обработку – чтобы, разумеется, никакой гнили и запаха, – и переводятся, как мы это называем, «на почетную должность». Стаж, кстати, сохраняется. Эти люди прожили здесь всю жизнь, пусть и останутся тут… на родине. Понимаете?

Селес не понял, но снова кивнул. Когда они с Петереном шли сюда по коридорам, навстречу им попадались только коты.

– А из… живых работников тут только вы?

– Нет-нет. – Толстяк посмотрел на него сочувственно и снисходительно. – Еще человек семь осталось. Просто мы работаем на разных концах платформы. Ну и, конечно, эти вот… ваши поклонники.

Селес заполнил последний пункт. К середине он начал мухлевать и сокращать слова до одной-двух букв. Что-то подсказывало ему, что дружелюбный толстяк не знает палиндромона.

Коты с яростным урчанием бились под столом об его ноги. Петерен, видимо, вспомнил песню, потому что стучал уже гораздо быстрее и увереннее.

– Кажется, все, – вежливо напомнил о себе Селес.

– Прекрасно, теперь заполним на англианском. – Толстяк достал из ящика пару листов бумаги и занес над ними пишущую палочку. – Итак: видовая принадлежность?

– Омтуроскевировиливоривексорутмо.

Уже на первой трети слова толстяк вытаращил глаза и перестал писать. Его поразила не только длина конструкции, но и то, с какой скоростью ее выговаривал миниатюрный человечек.

– По слогам, пожалуйста, – немного придя в себя, попросил Петерен.

– Запишите на свернутом: «оммо», – Селесу стало немного совестно за родной язык. – Или так, как вы нас называете, – «неочеловек».