Они были разными, вся эта неповторимая шестёрка: скромный заика, порой бестактная зубрилка, умный дядя в костюме, любительница высоких технологий, вечный оптимист и… Джо. Загадочный и не позволявший пробиться в своё личное пространство парень, который мало что о себе рассказывал. Об увлечениях отвечал уклончиво и без желания, о личной жизни так вообще помалкивал. А ведь вроде бы умел подстраиваться под весёлую компанию, и его инициатива с фокусом подтверждала это. И всё равно Саймону порой казалось, что Джо пересиливает себя, а его дружелюбие как будто вынужденное. Предавать этому значения не стоило. Парень мог быть типичнейшим интровертом, который скрывает, какой для него это труд – сходиться с людьми.

Их веселье прервали. В комнату вошёл мужчина, и вместе с ним в помещение втекла основательная строгость. Обычно даже Саймон заражался серьёзностью, когда смотрел на сосредоточенное лицо руководителя.

– Доктор Фолкберг, – поздоровались с ним все.

– Весь минус второй сотрясается от вашего смеха. Перерыв почти окончен. Возвращайтесь к работе, – велел он. Кому, как не этому человеку, знать о точном времени.

Шестёрка дружно рассосалась.

Разговор в полиции был долгим и изматывающим.

Хельга вернулась домой под утро, скинула обувь, верхнюю одежду и упала на неразобранную кровать. Туман в голове ещё не рассеялся. До синяка на лице было больно дотрагиваться, но сильнее всего жгло в груди от злости.

Конечно же, полиция ничего не будет делать. Более того, они встретили её столь неуместными безразличными вопросами, что Мантисс поначалу впала в ступор. Вместо того чтобы выслушать рассказ о нападении в её квартире, двое мужчин в форме поинтересовались, сколько она выпила до этого, замужем ли и почему обыкновенно так поздно возвращается домой. А потом заставили Хельгу четыре раза в подробностях описать происшествие, часто перебивали и влезали с уточняющими вопросами посреди рассказа вместо того, чтобы задать их позже. Мантисс уже тогда хотелось отчитать их за неумение вести диалог, однако титаническими усилиями воли сдержалась. Почти два часа она оставалась без еды и воды, пока её гоняли по одним и тем же воспоминаниям. Когда четыре круга ада завершились, мужчины многозначительно переглянулись, и один из них развёл руки в стороны.

– Даже не знаю, как мы будем их искать. Вы же не описали ни одной внешней приметы.

Это была загвоздка, о которой Хельга и без них прекрасно знала. Однако они могли проверить дорожные камеры на повороте возле дома и чуть дальше по улице. Вдруг незнакомцы надели маски у подъезда или припарковали машину в относительной близости, так что удастся отследить номера? Или опросить жильцов: кто-то из них мог видеть что-то подозрительное.

Нет, бравые защитники спокойствия не станут напрягаться. Они приняли заявление Хельги и, скорее всего, отложили его в дальний ящик. Подумаешь, кто-то вломился в квартиру одинокой женщины. Радуйся, глупая, что не изнасиловали и не убили! Хотя и в этом случае нашлись бы отговорки: так любимые обществом «Сама виновата!», или «К порядочным женщинам в квартиру не вламываются!», или «Нужно было ставить сигнализацию и камеры прямо в квартире». Мантисс мысленно плюнула в невидимых порицателей и перевернулась на другой бок. Её тошнило от того, какой помойкой иногда представало их общество.

Хельга дремала недолго, каждый раз просыпалась от неудачной позы и болевшего лица. Кожа горела, словно к ней приклеили раскалённые листы. Мантисс пребывала в состоянии полубреда, и ей снились неприятные вещи. То примерещилось, что кто-то выдернул одеяло, и тело лежит на твёрдой и холодной поверхности. То почудилось, будто в комнату зашли и подёргали спящую за плечо, а потом ещё и ещё. Хельга понимала, что это всё болезненные миражи, но заевшую пластинку повторений и неугомонный каскад образов невозможно было остановить, не пробудившись полностью.