Странно, но он снова меня убедил. В своих сумбурных раздумьях не замечаю, как засыпаю. А когда открываю глаза, то вижу, что за окном брезжит рассвет. Снег стих, даже небо немного прояснилось.

Всё тело ломит от неудобной позы. Шея жутко болит, а вместе с ней и голова чугунная.

В половине восьмого утра мы подъезжаем к высокому кирпичному забору. Почти сразу появляется охранник и, едва взглянув на водителя, открывает ворота.

Хилый паркуется в большом гараже, где стоит ещё несколько недешёвых автомобилей. Машина, на которой приехали мы, резко контрастирует с уже имеющимися. И я начинаю нервничать. Не особо люблю богатых людей. Они, как правило, все заносчивые, надменные и с кучей барских замашек. Исключением стали Тёмка вместе с отцом.

Никогда не стремилась к богатству и роскоши. До Владимира Петровича мы с мамой жили в обычной двухкомнатной панельке. Мама работала бухгалтером. И были мы всем очень даже довольны. И скажи мне кто, что завтра мы обратно переезжаем в нашу квартирку, я нисколько не огорчусь. Только при условии, если мама сама этого захочет. Ну, только по Тёмке буду скучать. А всего остального как не было у нас, так и не надо.

— Пойдём, — говорит Хилый и решительно открывает свою дверь. Выходим на дорожку, ведущую к дому.

Поднимаемся по невысокому крыльцу и оказываемся в просторном, светлом холле. Перед нами возникает женщина средних лет в тёмном строгом платье.

— Людмила Васильевна, доброе утро! — первым обращается к ней Хилый и улыбается. — Это Полина. Она поживёт здесь.

Я нервно и коротко улыбаюсь женщине и киваю в знак приветствия.

— Комната напротив лестницы свободна? — спрашивает он.

— Да, конечно. Я сейчас принесу всё необходимое, — сдержанно отвечает женщина и неспешно удаляется.

— Спасибо! — говорит ей Хилый и тянет меня за локоть в сторону лестницы.

Я поднимаю глаза и тут же спотыкаюсь о высокомерный, барский взгляд. Хилый обхватывает мою руку сильнее, удерживая. А на нас со второго этажа пристально смотрит молодой мужчина в деловом тёмно-синем костюме. И от его сканирующего взгляда холодок неприязни пробегает по телу.

Что-то мне подсказывает, именно этот ряженый фазан и есть барин сей усадьбы. Так и хочется ехидно закричать с поясным поклоном до земли: «Здрав буди, боярин!». Блин, о чём я вообще думаю? Что-то мне не очень хорошо. Слабость непонятная накатила. Может, не выспалась? Или от стресса? Перенервничала, вот и лезет в голову несусветная чушь.

Я, вообще-то, благодарна должна быть этим людям…

Только вот не нравится мне ни дом, ни люди. Начиная от охранника у ворот, заканчивая боярином. Все мрачные такие, суровые с гнетущим взором. Особенно боярин, тьфу… хозяин.

Хозяин молча дожидается, пока мы с ним поравняемся, и, протягивая руку для приветствия Хилому, нарушает напряжённое молчание первым:

— А знаешь, Дэн, ты меня снова удивил.

— Не думаю, что это плохо. Особенно для тебя, — спокойно отвечает Хилый.

А вот хозяин еле заметно меняется в лице. Словно сбрасывает эту самую непроизвольную, искреннюю удивлённость и надевает маску привычного, холодного самообладания.

— Сейчас мне некогда, а вечером пояснишь, на кой ты в дом притащил ребёнка, — говорит он, оставляя последнее слово за собой. И, не глядя на меня, огибает Хилого. Уверенной поступью спускается на первый этаж.

Кошмар! Неприятный тип! Ребёнка… Да даже если и так, то что? Просто он это сказал таким тоном, словно ребёнок для него это мелкая, препротивнейшая букашка. Такого пренебрежения к себе я ещё не встречала.

Не такой уж я и ребёнок. Хотя для него, может, и гожусь в дочери. Он примерно ровесник моей мамочки.