– А почему вы не вмешались? Почему не остановили войну? – спросил я. недоумевая. – Рогволд ведь сказал, что вы наблюдали за нами, собирали информацию. Вы знали о фашистах, о Гитлере, о погромах – почему ничего не сделали?!

– Наверное, мне будет непросто тебе это объяснить, – задумчиво и немного печально заговорил Громобой. – Мы не имеем право вмешиваться.

– Но почему? – удивился я. – Почему?

– Так было нужно для вас, – сухо ответил Громобой. – Возможно.

– Я… я не понимаю…

Мы помолчали немного.

– Фуфло! – вспомнил я красивое старинное слово – Громобою будет приятно, с ногами забираясь в кресло. – Полная хрень! За… заколебали, честное слово!

Громобой усмехнулся.

– Это наша работа, – сказал он.

– Паршивая у вас работа. Вот что, – сказал я, – я хочу спать. Мне всё это надоело. Завтра проснусь, у себя дома, и опять надо вставать, и идти в школу…

– Хорошо, – кивнул Громобой. – Идём!

Он извлёк из кармана (я и не предполагал, что в его костюмчике есть карманы!) какой-то приборчик, похожий на пульт от телевизора, что-то понажимал на нём, и вдруг я непроизвольно обернулся, уловив неясное движение за спиной – монолитная стена прямо на моих глазах бесшумно разъезжалась, открывая широкий проход, за которым виднелась тёмная лестница, ведущая вниз. Громобой вновь щёлкнул пультом, и вся она оказалась залита ослепительным золотистым светом, идущим, словно из самих стен.

– Ух ты! – воскликнул я. – Торжество прогресса!

Громобой приглашающе повёл рукой, и сам пошёл впереди. Я двинулся следом. Стоило мне сделать шаг внутрь, как стены за моей стеной вновь беззвучно сомкнулись. Здесь больше не было прежней грубой кирпичной кладки. И стены, и потолок, и даже поверхность ступенек были полностью покрыты каким-то белоснежным, гладким и приятным на ощупь материалом, от которого непрерывно во все стороны исходило ровное и тёплое золотистое сияние, словно маленькое домашнее солнце спустилось прямо сюда и, ничуть не обжигая, затопило всё стойкими волнами своего густого света. Глаз не уставал от него, мечталось навсегда замереть на месте, любуясь дивными искрящимися переливами.

– Красотища! – объявил я, спускаясь по ступенькам. – Живой свет, золото… Кому нужны дворцы из хрусталя, если можно хоть на разок очутиться здесь!

Громобой улыбнулся.

– Вот мы и пришли! – сказал он.

Мы стояли перед прозрачной дверью, за которой открывался такой же длинный-предлинный коридор, казалось, тянущийся до бесконечности вдаль. Громобой приложил руку к стеклу (если это было стекло), и дверь плавно отъехала в сторону, скрывшись в углублении сбоку, и пропуская нас дальше. По обеим сторонам коридора белели двери. Громобой подвёл меня к одной из них, и снова, тем же жестом руки, заставил её отвориться. Внутри оказалась самая обычная, довольно небольшая комната, стены и пол которой испускала то же самое, золотистое свечение. Снова при помощи пульта, Громобой сделал его несколько более приглушённым, и спросил:

– Не стоит сменить цвет?

– Можно! На какой?

– На любой.

Давай зелёный!

По новому щелчку Громобоя, золото вмиг пропало, и комнату наполнило светло-салатовыми оттенками. Из-за этого я словно оказался душистым и звонким летним утром на солнечной лесной поляне.

– Неплохо! Без сарказма, – добавил я.

Все предметы, находившиеся в комнате, из-за падавшего освещения тоже невольно приняли лёгкую зеленоватую окраску. Однако, предметов здесь было немного – узкая, гладко, без намёку на складки, застеленная кровать, небольшая тумбочка возле неё, и круглый письменный стол, с приставленным к нему стулом – у противоположной стены. Вся мебель производила впечатление (а может, так и было!) сделанной из настоящего дерева – только что смола не капала.