Одним глотком опрокинул в себя, нашел свободное место, сел. Вспомнил стих, который прочел ему товарищ в один из тяжелых тоскливых вечеров.

Отпустило в груди, липкая, мутная пелена сползла с глаз. Много лет держал в памяти адрес того матросика, загульная жизнь вышибла из головы. Зачем вздумалось вспомнить…? Чего схотел?…Заехать? Объясниться? Повиниться?.. Приказ, говоришь, выполнял?.. Что до того приказа им, потерявшим сына! Что им твои объяснения?.. Как в уставе: выполнил, потом обжаловал… Навалился грудью на стол… А как неплохо начиналось… И денек выдался на славу…

Олег двинулся к стойке, попросил еще стаканчик.

– Вам хватит, товарищ капитан.

Оглянулся. Лейтенант с повязкой «патруль» – стоит. Два солдатика за его спиной топчутся, глаза выставили. Сарин тряхнул головой. Не положено при рядовых офицеру замечание делать, да ладно уж. Поставил стакан с водкой на стол, кивнул седому, бичеватого вида мужику: «За мое здоровье вмажь!» Повернулся и чуть не бегом выскочил из кафе. Досадовал: сопляк, чуть что – за бутылку! Успокаиваясь, побрел по улице. Нашел окружной госпиталь, присел на лавочку в тенистом скверике, напротив. Долго сидел, вспоминая.

В одном из приземистых зданий, сложенных из бурого кирпича, в каком точно – не помнил, а хотелось, почему – то, осторожно, чуть испугано проследовать по гулкому коридору, войти в кабинет председателя комиссии, вновь услышать негромкий, с хрипотцой голос пожилого полковника: щеточка седых усов, внимательный усталый взгляд из-под кустистых бровей. Хорошие слова сказал тогда в напутствие будущему летчику мудрый доктор – узбек. Все вспомнилось, да поздно…

Смешно начал полковник:

– Сердце болит?

Олег растерялся:

– Как это?

Тот смеется:

– Значит, не болит. В школе успевал?

Тут все понятно. Сарин замялся, поежился и сейчас, сидя в душной тени. Строго, по-отцовски, чуть приподняв палец, выговорил седой узбек молодому солдатику: «Летчиком ты будешь отличным, не сомневаюсь, все у тебя для этого есть. Но помни – профессия суровая, слишком, может быть, возвышенно-романтическая, – подумал немного, добавил, – Сверху чуть по другому жизнь смотрится: необъятность, простор, видимая свобода. Пьянит это все! Голову кружит. Земля же матушка наша сурова. Вознесешься на крыльях славы, забудешься, возгордишься, – больно, ой, как больно может приласкать».

Странно и смешно прозвучали для Олега эти слова. «Взлетишь», «возгордишься». Далеким это казалось, нереальным. И при чем он? С чего нос задирать? Служил, летал как все… Одним штрихом обрисовал доктор – узбек судьбу Олега, предупредил… Не понял, не оценил. Отмахнулся: я – другой, я – сам с усам…

Переночевал Сарин в лётном городке, в казарме роты охраны. Темнело, да и устал сильно, не потащился на пересылку. Дежурный по части, молодой старлей, посетовал, что кроме солдатской койки, ничего путного предложить не может. «Мне достаточно, привык, на том спасибо», – поблагодарил Олег. В вязкой духоте нестерпимым показался когда-то привычный запах распаренных тел, прелых портянок, гуталина. Уснул только под утро, проснулся плохо, поднялся, весь разбитый. Болела голова, ныло тело.

В окошко увидел спортивный городок, нехотя вышел под крепко припекающее солнце. Вначале шагом, потом разогрелся, размялся, пробежал с десяток кругов по футбольному полю. С удовольствием попинал боксерскую грушу, крутнулся на перекладине. Взбодренный, сполоснулся по пояс водой, до красна растер тело вафельным полотенцем, предложенным каптерщиком, нахальным, окающими татарином. Тщательно выбрился, опять же с помощью услужливого каптенармуса. Пред очи майора на пересылку явился, благоухая тройным одеколоном, в отличном настроении. Тот с нескрываемой завистью окинул взглядом Олега.