Диана сделала большой глоток чая и посмотрела на него во все глаза:

– Ну и как теперь прикажешь жить, зная, что тебя зовут Джек?

Он рассмеялся.

– Я не ожидал. От него в смысле. Но каким-то дополнением он привнес игру настоящий смысл. Я хочу сказать, тебе не стоит переживать из-за потери работы, если ты по этому поводу так переживала.

“Ты не можешь меня понять,” – думала Диана. Ни одна осязаемая цель в мире не могла бы дать столько мотивации человеческому существу, сколько даёт страх. И пока одни боялись смерти, а другие остаться непризнанными, Диана боялась одиночества. Она не включала в это понятие физическое одиночество. Материальная самодостаточность была её сильнейшей стороной. Но интеллектуально она чувствовала себя комфортно только рядом с Питером. В её глазах и мыслях то, что носило оттенок “нормальности”, также помещалось в граничные значения мировоззрения Питера Пэна. Проблема была в том, что сам Питер отнюдь не нуждался в эксклюзивных правах на чью-то “нормальность”. Чувство одиночества не парализовало его так, как Диану. Он не искал в ком-то родственной души так, как это делала она. Питеру было достаточно довольствоваться общим фоном обожания. “Общим фоном обожания,” – повторила про себя Диана, поднимая взгляд на Кучера. Она встала, обошла стол и вплотную приблизилась к Кучеру, лицо которого отразило одновременно и радостную растерянность, и неверие в происходящее. Наклонившись, она поцеловала его. В мгновенье до поцелуя он успел рассмотреть лишь её чётко очерченные брови, поэтому сейчас, когда он наконец-то дождался прикосновения её губ, думал не о том, сколько раз он прокручивал у себя в голове желание этой, сродни чуду, близости, а рассуждал о том, насколько велика вероятность того, что те инженеры, которые ещё каких-то тридцать лет назад выводили на миллиметровке сложные многоуровневые схемы машин, самолётов и кораблей, теперь подались в бровисты и с профессиональной точностью подгоняют под точеные женские лица идеальную форму бровей. Диана прервала поцелуй и выжидающим, жаждущим восхищения взглядом посмотрела на него. А затем сказала:

– Питер спит на диване, но это не значит, что в его коробке без стен нет маленькой уютной спальни.

Она потянула Кучера за собой и тот послушно пошёл за ней, с усилием прикусывая язык, с которого так и норовил слететь вопрос: “А откуда ты знаешь, где спит Питер?”

Глава 7

– Ты уверен, Роберт? Всё-таки двадцать лет в море… – Произнёс, сидя за столом, мужчина с идеально выбритой черной бородой.

Лицо мистера Стивенсона исказилось в гримасе, но его тон остался твёрд:

– Я не изменю решения.

В отличие от собеседника Роберт выглядел неряшливо. Он был высоким, скорее худым, но за счет природной ширины плеч и свободной одежды казался крепче. Его чуть вьющиеся засаленные волосы были собраны в низкий хвост, черную водолазку припорошила перхоть. Однако в карих глазах читалась решимость.

– Тогда давай сюда заявление, – сдаваясь, проговорил мужчина за столом, – за расчётом и документами зайдёшь через неделю. И, Роберт, мне искренне жаль твою сестру, но, если позволишь, это не по тебе.

– Значит, станет по мне, – с этими словами мистер Стивенсон протянул заявление и вышел из офиса. В порту на него повеяло привычным сырым воздухом Темзы. “Станет по мне”, – ещё раз повторил он про себя.

      Опустевший стакан намекал бармену на необходимость обновить содержимое. Мистер Барри предпочитал скотч. Иногда он изменял своё предпочтение в сторону американского брата, но в такие дрянные дни, как этот, только чистый шотландский скотч. В пабе было пусто. И Джеймс мог расслабиться от повышенного внимания со стороны журналистов после вчерашней презентации. Серые увлажнившиеся глаза мистера Барри скользили по стенам в красно-зеленую клетку, по фотографиям в искусственно-состаренных коричневых рамах, по высоким барным стульям. “Когда всё стало так сложно?” – думал он. Затем задержал взгляд на фотографии в овальной деревянной рамке. На монохромном фрагменте прошлого был запечатлен мальчик на берегу озера, в хлопковом комбинезоне и в слишком большой для ребёнка морской фуражке. Он гордо протягивал перед собой только что пойманную рыбу и всем своим видом выражал крайнюю степень удовлетворения от жизни.