– Так они уехали, – с осторожностью в голосе ответила хозяйка. – А как же вас величать и из каких краёв будете?

– Меня зовут Ольга, – быстро нашлась я. – Я с Сахалина прилетела. Вы, должно быть, знаете моего брата – Игорь раньше гостил в вашем доме в семье Надежды Викторовны. Мы её племянники. С его слов я адрес и записала.

– Конечно же, помню, с Игорем мы знакомы, – немного смягчилась Нонна Залмановна. – Видный юноша, импозантный, такого бы я не забыла. Сирины были нашими соседями по коммунальной квартире. Вот только времени пролетело немало с тех пор, как Игорь приезжал, – он и не знает, похоже, что они квартиру от государства получили ещё в позапрошлом году – на окраине.

– Да мне и спрашивать у него надобности не было. Я тётушку единственный раз в раннем детстве видела и не знала, что ещё доведётся, – лгала я. – Сюда я ехала поступать. Но со мной беда приключилась…

Дама нахмурилась и сочувственно наклонила голову ко мне, готовая внимательно выслушать.

– Два дня назад меня обокрали. Деньги, паспорт – всё пропало. В милиции не помогли: грабителя я даже разглядеть не успела, чтобы приметы назвать. Вырвал сумку – и был таков. Пойти мне некуда, в общежитие – и то теперь не заселиться…

Из-за двери снова выскочила девочка, стушевалась, увидев меня, и спряталась за спиной бабушки, взявшись одной рукой за подол её платья.

– Арина! – погнала внучку Нонна Залмановна. – Всё лезешь в чужие разговоры, озорница? Возьми лучше куклу, иди погуляй, пока хорошая погода. – И, едва Арина выбежала во двор и весело поскакала по узкому тротуару, хозяйка опять обратилась ко мне:

– Воспитание детей, моя дорогая, играет весьма незначительную роль в их становлении. Всем правят гены. Она вылитая Инна. Смотрю на внучку – вижу дочь. Ах да, я не дала вам закончить… – Она сошла с крыльца, отворила калитку и жестом пригласила меня в дом.

Слева от входной двери располагалась маленькая квадратная кухня с белёными стенами. Усадив меня за стол, Нонна Залмановна колдовала над чайником, слушая небылицы, которые я, не стыдясь, выдавала ей нелепым экспромтом. В углу шипело, хрипло покашливая, радио, и сквозь его натужное кряхтение, вторгаясь в наш разговор, иногда прорывался неожиданно чистый голос диктора или прорезался бравурный мотив песни.

– Мой зять Аарон… дома мы зовём его Аликом, – продолжила хозяйка, как только поспел чай, а я наконец дошла до точки, – сейчас в отъезде вместе с Инной. Назад собирались на днях. Придётся вам пока погостить у нас. В обиду не дадим. А как Алик возвратится, я попрошу его сопроводить вас к родным. Он помогал им переезжать и адрес должен помнить.

Так, до поры до времени я нашла приют в доме Нонны Залмановны Элькинд, окутанном седой паутиной воспоминаний, а сейчас возродившемся наяву из дорожной пыли и кирпичной крошки. Всё, что рисовало мне воображение, когда я читала дневники матери, с усилием разбирая бисерный почерк, теперь я сама могла видеть, слышать и обонять. И я стремилась каждый миг, проведённый в стенах этого дома, давно ставшего лишь историей, запечатлевать в памяти, слагая образы наиболее яркие, детальные и живые: теперь они были ценнее отошедшего в небытие настоящего, которое я оставила, дожив в нём до двадцати трёх лет. Ценнее в первую очередь потому, что стали единственным существующим окном в жизнь моей семьи.

К этой жизни впервые в новой роли я прикоснулась часом позднее, когда, разомлев от горячего чая и накопившейся за тяжёлый день усталости, наконец попросилась у Нонны Залмановны осмотреться в квартире. Хозяйка охотно откликнулась.

После того как Сирины уехали из старого дома, из него постепенно стала утекать жизнь. Соседи по коммуналке, Вася и Люба Поповы, которых я знала всё из тех же дневниковых записей, в скором времени также обрели отдельное жильё. Довольно спешно они вместе с Любиной дочерью от первого брака Ритой покинули дом на Сретенке, забрав с собой холсты, кисти и краски, их общий довольно скудный скарб и общие же дрязги. След их простыл, и с ними отошли в прошлое и беспокойные ночи, ознаменованные Васиным пьянством – буйством рвущейся на свободу души художника, заключённой за неведомые прегрешения в теле мещанина, – а за беспокойными ночами канула и суетная одушевлённость флигеля, который они занимали, и время в нём остановилось.