Первым делом нужно было избавиться от любых атрибутов моего века. Я вернулась к пруду, там вытрясла из карманов горсть мелочи, выложила ключи, мобильный телефон, банковскую карту. Всё это я поспешила швырнуть в воду.

Во вторую очередь мне необходима была легенда: кто я и откуда. Я не могла просто назваться Адой из двадцать первого века. Но за этим дело не стало: базу подготовила сама жизнь, остальное подскажет воображение. В третью – это было сложнее всего – я должна была найти кров. Поиски кого-то, кто мог быть связан с моими родными, обещали быть недолгими: в памяти отпечатался адрес, по которому с конца семидесятых проживала моя семья – пожилые супруги Надежда Викторовна и Василий Фёдорович Сирины с юной дочерью Надей. Начать диалог с кем-то, кто был с ними знаком, и заслужить доверие было бы значительно труднее.

Промедление, как говорят, подобно смерти. Мне было не по себе от одной мысли, что ждало бы меня – без имени, документов и мало-мальски чёткой биографии, – попадись я в руки милиции. Поэтому я поспешила тронуться с места. Идти было недалеко. Выйдя на Сретенский бульвар, я пошла по нему вверх, на пересечении со Сретенкой свернула направо и устремилась вперёд.

Поворот с переулка, носящего говорящее название Последний, привёл меня к старому обшарпанному дому дореволюционной постройки. При виде его сердце упало: в глубине души я ещё надеялась, что наваждение рассеется, стоит мне покинуть подготовленную арену, но низкое желтоватое здание явственно выросло передо мной не призраком прошлого, не отголоском памяти о доме, сметённом с лица земли в середине двухтысячных, а говорящей приметой настоящего.

Возле одноэтажной пристройки с покосившимися окнами цвёл редкий палисадничек, прозрачные облака мелких весенних цветов слабо белели на кустах. У его ограды на асфальте девочка лет семи в трикотажной олимпийке и порванных на коленке рейтузах линяло-розового цвета играла сама с собой в классики. Она становилась на четвереньки, широко расставляя ноги, чертила на асфальте мелком, выпрямлялась, бросала камушек, прыгала на одной ноге от старта к финишу, а потом повторяла это действие с самого начала со свойственной ребёнку сосредоточенностью на увлёкшем деле.

Девочку я узнала. По живым карим глазам, похожим на орешки миндаля, по лёгкой тени напускной строгости на пухлощёком овальном лице в ореоле каштановых волос, выбивающихся из собранного на затылке конского хвоста. Я не раз видела её на фотографиях, немногих из тех, что в избытке хранились в нашем семейном архиве, спустя годы сохранившем её такой же настоящей. Одно отличие – впервые она предстала мне в цвете, впервые чёрно-белая карточка обрела румянец, раскрасилась множеством оттенков. Впервые я наблюдала ребёнка, и четверть века спустя сохранившего для меня детскость, в игре, не отмеченной неуловимой динамикой неподвижного изображения, а разворачивающейся здесь и сейчас.

– Арина! – позвала я. Девочка замерла и уставилась на меня широко распахнутыми глазами, исполненными удивления. – Скажи, а бабушка дома? Я бы хотела поговорить…

Та испуганно кивнула и скрылась за забором палисадника. «Бабушка-а!» – раздался её крик откуда-то из-за угла пристройки. Отворилась дверь, и из дома вышла пожилая дама, аккуратная, седовласая, в бархатистом тёмно-зелёном платье, придававшем её виду изысканную скромность.

– Нонна Залмановна! – воскликнула я, и на душе потеплело.

– Вы ко мне? – осведомилась дама, смерив меня оценивающим взглядом. – Мы сегодня гостей не ждали. Чем я могу быть вам полезна?

– Добрый день! – я подошла к забору поближе, и мы оказались с ней прямо друг напротив друга. – Мне неловко вас беспокоить, но обратиться больше не к кому. Я ищу своих родственников. Они живут здесь – а может, жили – и это всё, что я знаю. Вы мне не поможете? Фамилия их – Сирины…