Где-то рядом раздалось характерное «пам-м-м» минометного выстрела. Хесус нажал на тормоз и резко сдал во двор задним ходом; бампер уткнулся в пыльный ствол пальмы.

– Все, дальше пешком. – Голос у Хесуса был сухой, надтреснутый, точно у него горло перехватило от волнения, но Ханна знала: вывести Хесуса из себя было ой как непросто.

Она согласно кивнула, надевая тяжелую каску. Он вышел первым, внимательно оглядел двор, мусор и обломки камня на земле, подхватил кофр с аппаратурой и лишь потом подал знак: можно.

– Миротворцы прибудут позже, как всегда, когда все успокоится, – говорил он на ходу. – Но сначала они будут бить по огневым точкам. Эта минометная батарея – слышишь? – совсем рядом. Ее накроют в первую очередь. Их ракеты часто ошибаются. Беспилотники часто принимают машины за броневики.

Она не смотрела на оператора, она привычно обшаривала землю глазами перед тем, как поставить ногу.

– Хесус, что ты несешь? Откуда у боевиков броневики?

– А я знаю? На прошлой неделе «Скорпио» расстрелял такси – попало в район перестрелки.

– Это боевики его расстреляли, Хесус.

– Ханна, смотри под ноги! – Хесус не любил, когда его высказывания подвергали сомнению. Беспилотники были его слабостью, он обожал снимать их; при каждом удобном случае старался ухватить их в кадр, порой в ущерб основному сюжету. Он вбил себе в голову, что когда-нибудь снимет самолет в миг атаки, в миг, когда из-под крыльев вырываются ракеты. Это были бы уникальные кадры – штурмовики Альянса летали с бешеной скоростью, держась над самыми крышами, за ними невозможно уследить даже автоматическими камерами, а уж заснять момент открытия огня – и подавно. Но Хесус был уверен, что ему это удастся, рано или поздно. Ему не давали покоя лавры оператора земной CNN, снявшего ольденбуржский танк за мгновение до того, как тот выпустил снаряд и от самого оператора не осталось ничего – только чудом уцелевшая камера, отброшенная взрывом далеко в сторону. Хесус любил приводить те кадры в пример: шевеление бездонного жерла пушки, вспышка – и темнота.

Повсюду пахло войной – непередаваемой смесью из жженого кирпича, мокрого пепла, гниющего мусора и разлагающихся под обломками человеческих останков. Выстрелы грохотали уже со всех сторон. Навстречу, прижимаясь к стенам, тянулись люди: женщины подталкивали детей, отцы оглядывались назад, втягивая головы в плечи. И все вместе с ненавистью смотрели на их бронежилеты. С запада, со стороны реки, доносились взрывы.

Вскоре им попался первый убитый – бородатый мужчина с разорванным животом. Пыль присыпала его лицо. Горло щипало от гари. Ханна заволновалась – не пора ли вставить носовые фильтры? Решила подождать – с ними ее голос становился слишком гнусавым. Редакция не желала слушать про мины, начиненные газом, от нее требовали нормального волнующего тембра. Домов с целыми стеклами больше не осталось – все стекла теперь хрустели под ногами, точно сухое печенье.

Хесус осторожно выглянул за угол.

– Эй, где мусульмане? – крикнул он по-испански, обращаясь к пареньку в зеленой ветровке, с увлечением палящему из автоматической винтовки куда-то вдоль улицы.

Паренек с неохотой оторвался от своего занятия. Окинул подозрительным взглядом их грязные бронежилеты с белыми буквами.

– Там. Через мост идут. Будете снимать?

– А как же! – Хесус выпустил одну камеру, маленький жук начал описывать петли вокруг паренька. Боевик с нашитым на груди крестом надулся от важности и несколько раз пальнул в никуда, просунув ствол между двумя обломками бетонного козырька.

– Все-все, достаточно! – крикнул ему Хесус. – Отлично вышло. Мы пойдем к мосту, снимем еще кого-нибудь из ваших.