– Красота…
Обнимая взглядом обе открывающиеся с высоты моего положения вещи – вид уходящих вдаль возвышенностей и приближающуюся парочку возвышенностей в вырезе блузки, стараюсь понять, о чем я: один пейзаж навсегда теперь связан с другим.
– Ну, будет, будет… – гладя мою голову, пытается она оторвать меня от возвышенного. – Мы оба знаем… Мы же оба знаем… Для кого она в этой неподходящей местности, чья она, не надо стаскивать… и все остальное чье… да, да: «какие буфера», я помню… Пойдем туда: оттуда – что-то невероятное.
Я подхватил ее… она… мы подхватили друг друга вот перед этим самым («откуда – что-то невероятное») пейзажем в сгоревшем назавтра Манеже, в тот же вечер оказавшись в номере сгоревшего через неделю отеля. Три дня назад переваливший через вот эти горы и даже, кажется, в этом самом месте, лайнер (дай бог ему долгих счастливых лет полета) приземлил нас глубоко внизу, но и сюда, к оригиналу манежной копии (понятия не имею, что́ «и сюда»: пишет себя сам – пусть сам и пишет)…
Что-то такое она, видно, почувствовала (все-таки итальянка). Если есть такое как я, почему не быть кому-то, кто это чувствует? Кошки с ночью в глазах, в нее же и исчезающие. Нормальные на свету. С мгновенным отторжением всего не своего…
А Джульетта – настоящее имя. Фамилия, правда, чуть не Монтекки. Мама русская. Разведены.
Спускаясь в шале, на входе в деревню я поймал на себе пару-тройку нечитаемых взглядов.
– Селение, случаем, не Эммаус?
Улыбка осветила ее обращенное не ко мне лицо.
С «черного», прямиком на второй этаж, хода вся половина шале была в нашем распоряжении, за исключением небольшой части (вероятно: кабинет, спальня), готовившейся на выходные принять ее отца (как я узнал, потянув ее именно к той двери и получив мягкий категоричный отпор, завершившийся поворотом в замочной скважине ключа с перемещением его в карман вязаного кардигана, который она накинула в доме, чуть не сказал: «нашем»).
Длительность обычных долгих ее на меня взглядов здесь, в комнате-студии, освещенной сейчас предзакатным солнечным светом, потеряла всякие рамки: что бы она ни делала у барной стойки или перед камином (на правах гостя отстраненный от всего, я должен был внимательно наблюдать за тем, как «все это» делается… внимательно до ощущения ожидающего меня экзамена по «всему этому»…), что бы она ни делала – ее один бесконечный взгляд не отпускал меня ни на секунду… Видишь?.. Вижу… – и зрение замирало на грани реальности и воспоминания. В какие-то мгновения глаза ее теплели от начинавшей удаваться мне роли себя настоящего. С ней настоящей. Тогда тепло от камина и бокала перебивалось теплом ее плеча и… и снова мы были друг от друга на расстоянии.