Цель Создателя… – текла мысль как бы перед стоящим на берегу… – независимо от того, кто Он или что Он, цель моего Создателя может быть только одна – посмотреть, что я буду со всем этим делать. Со всем созданным и с самим собой… Когда ученый в опытах имеет дело с атомами, он изучает существующее определенным образом. Когда существующее имеет дело со мной, оно знает мое сердце, мои чувства, мои действия, но оно понятия не имеет, что, помимо моих произносимых слов и совершаемых действий, взбредет мне от всего этого в голову. Там, у существования – вся моя судьба, но – как тела. Судьба моего тела. Куда я ускользаю мыслью – там нет (приходится изощряться, чтобы к этим моим ускользаниям подобраться, записать, перенести на флешку)… У существования есть следствия моих мыслей и чувств – мои действия. Но если разобраться, приглядеться, эти действия – следствия вовсе не мыслей, а обстоятельств, опять-таки через чувства заданных свыше, расписанных на небесах, то есть следствия все того же существующего, существования. Состоящее из глубоких мыслей-виде́ний мое воображение на небесах не расписано. Вот суть бытия, его смысл: воображением постигая сущность игры, игрушка выходит за свои пределы и из подчинения игрока, и именно так игрок преодолевает себя. Атомы – механика: можно создать и выстроить из них что угодно, и будет видно, что от чего. Мое воображение – не от этого. Настолько не от этого, что уже – ниоткуда. То есть, я – игрушка игрока, выводящая его за его рамки – из ведомого (существования) в неведомое. Своего рода выращенный им самим бортовой процессор нового, неизвестного ему самому, поколения. Способный преодолеть не только «образ и подобие» но и оригинал.

Для этого-то всё людское зло и страдания – для того, чтобы я понял, как все устроено, и вытащил из всего этого устроенного все это устроившего. Раскусил игру и…

Возлюби ближнего как самого себя… – все той же рекой в изменившихся до неузнаваемости берегах текла дальше мысль перед Панкратовым… – «Возлюби» и: «Силой воли мы можем заставить себя действовать, но не можем заставить захотеть» (где-то в книге об Эйнштейне). Захотеть возлюбить невозможно! Или любишь, или нет. Среди львов есть злые. К чему тогда этот призыв: «возлюби»?.. К тому, чтобы от природы нелюбящие сдерживали себя от проявлений не-любви силой воли («Силой воли можно заставить себя действовать…». И НЕ действовать)… Для того же, для чего это самое «возлюби», – и Господь, и изгнание, и потоп, и Иисус: природу злых львов не изменить, но через их память о потопе и через принятые в обществе табу можно работать с их силой воли…

У Толстого ближе к финалу… – в изменившемся в очередной раз пейзаже текла все та же мысль… – Пьер понял, что ни один волос не упадет ни с чьей головы без воли Божьей… И как эта воля дала прожить Пете Ростову?.. Каковыми привела на свет Элен, Анатоля?.. Должен ли автор любить своих отрицательных героев: Гоголь – Чичикова, Толстой – курагинскую троицу (четвертый, Ипполит, – просто дурак), Достоевский – бесов?.. Творец – Гитлера?..

А смысл не в любви. Не в отношении к своим героям. Смысл в том, что все авторы смотрят, что́ их герои будут со всем этим делать… Каждый персонаж, помимо своих чувств, мыслей и действий, заданных автором, обладает своим собственным воображением – пищей автора. Автор питается сознанием героев, загоняемых в немыслимые ситуации. Чем немыслимее – тем слаще блюдо. Не в смысле извращенного воображения сочиненных злодеев… А может быть, и в нем тоже… Немыслимое злодейство может иметь свою чудесную противоположность – тот самый искомый автором выход из ощущения своей собственной сочиненности, инородности своих нравственных плюсов и минусов – выход, без злодея неосуществимый…