– Что, ты и есть? – явно разочарованно окинул его взглядом Ермократьев. – Ну, здоров был, Махно.

Он протянул широкую ладонь, и не успел Нестор пожать ее, как Павел порывисто обнял его.

– Мать честная! – удивился он, отпуская Махно и все еще недоверчиво рассматривая гостя со всех сторон. – Точно. Голос твой.

– А чей же? Выкатывай свой «максим». Нас люди ждут. Много у тебя братвы осталось?

– Думал, богатыря встречу, – не мог успокоиться Ермократьев, – а ты вон каков, елки-палки. Эй, ребята, выходи. Это свои! – и он вдруг запел:

Нестор слушал его, чуть прищурив глаза и покусывая губы: положил столько людей и хоть бы что. Правда, песня уж больно суровая. «Шпендриком» сам же называл, а богатыря ищет. Странная русская натура.

– Служивый? – поинтересовался Махно.

– Не различаешь, что ли? Поустала и рука от железного штыка. Вали, ребята!

Их оказалось восемь человек с «максимом» и ворохом патронных лент.

– Слушай, Нестор Иванович… правильно я тебя величаю? – вспомнил Ермократьев. – Мы вчерась заколбасили ихнего офицерика. Примеряли обмундирование – никому не налазит. Хочешь взять?

Махно пробирался на Украину в погонах штабс-капитана, неловко расшаркивался, отдавал честь, и это помогло избежать многих неприятностей.

– Годится, – согласился он, усмехаясь. – Хоть не понизили, надеюсь?

Ему подали одежду, помогли примерить. Она оказалась впору, и на плечах Нестора заблестели погоны. Выкатили заседательскую бричку на рессорах.

– Тогда бери уж и моего рысака, – расщедрился Ермократьев, как бы сразу признавая верховенство Махно. – Правда, он не мой – помещичий. Да неважно. Гляди – орел! Поскачешь во главе!

– Нет, благодарю, – отвечал Нестор, подумав. – Я лучше на мягком сене поеду, рядом с пулеметом. Тачанка для капитана более подходящее место.

Он и не подозревал тогда, какое военное значение обретут со временем эти его слова.

В старом помещичьем саду осень еще только поселялась. Манили к себе налитые соком груши, сливы, матовые грозди винограда. Осыпались редкие сухие листья. Пахло тиной из заброшенного пруда, и совсем по-летнему, протяжно пела синица.

– Болваны! Собственными руками, с кровью вырывают свое и наше будущее! – возбужденно говорил прапорщик, прогуливаясь в саду с отставным генералом Миргородским. Офицерик был в отлично сшитом синем френче, галифе и сапогах. Так он ходил и на фронте, напоминая самоуверенных юных барончиков.

– Я имею в виду чернь, – уточнил он, видя, что отец нахмурился.

– Слава Богу… штабс-капитан Мазухин… разогнал шайку некоего Ермократьева, – спокойно, разделяя каждое слово, сказал генерал, у которого сегодня был день рождения. Все гости уже съехались: два помещика из близлежащих сел с дамами, его фронтовой друг – полковник и австрийские офицеры. Ждали начальника Александровской уездной варты Мазухина.

– Успели набедокурить, разбойнички, – продолжал Миргородский-старший. – Моего приятеля Резникова отправили на тот свет, царство ему небесное. Жаль и беднягу Свистунова. Чудесный человек, родовитый. А как хозяйство вел! Все у него цвело. Оазис!

– Вот-вот, – подхватил сын задорным тоном, обходя аккуратную кучку сухих листьев. – Священная собственность и прибыль – великие двигатели прогресса. Вы меня правильно поймите, отец, я не в восторге от жадных, примитивных спекулянтов. Но что же делать, если они, думая лишь о наживе, невольно обогащают нашу родную Украину?

На ветках слив, абрикосов дремотно струилась паутина. Генерал потрогал ее пальцем с широким полированным ногтем.