Фома прекрасно понимал: все, что он делал, было преступно, это было самое настоящее воровство, и отец им явно не гордился бы. Но для прикрытия некрасивых делишек всегда находятся оправдания. А что, разве сами большевики не выкрали это государство из рук временного правительства? Еще как выкрали, с оружием в руках, пролив кровь своих граждан, разделив их на своих и не своих. Разве не большевики призывают: грабь награбленное?! Вот и он экспроприирует экспроприаторов, без насилия, без крови. Много ему и не надо. Возьмет только самую малость.

Самым ценным звеном во всей этой цепочке был господин Крендель. Он оплачивал всю операцию, часть денег – купюрами, часть— золотыми червонцами. Червонцы Фома оставлял себе, бумажками рассчитывался со своими помощниками-исполнителями. О связи Фомы Ревишвили с господином Кренделем не знал никто, кроме племянника самого господина Кренделя. Он и познакомил Фому со своим дядей.

Илья Кокоурин был сыном сестры Ефима Кренделя. Отец Ильи, земский учитель, зарабатывал мало, но был независим и горд своей бедностью. Денег всегда не хватало, но идти на поклон к богатому брату жены было по идейным соображениям недопустимо. Однако сына поработать у дяди он отпустил. Илья стал помощником и секретарем господина Кренделя. Как-то раз в трактире «У Боровицких ворот» он познакомился с Фомой Ревишвили, и хотя дружба их не была скреплена близкими связями, они в месяц раз встречались и хорошо напивались в тех же «Боровицких воротах». Но только после того как Фома узнал, где работает товарищ Каширский, он увязал всех в одну цепь: от складов Каширского до денег Кренделя.

Илья познакомил Фому со своим дядей, и тот, не вдаваясь в подробности, откуда информация, как будут осуществляться поставки, кто владелец товара, быстро схватив суть дела, дал свое согласие на очень простых условиях. Доставляешь товар в назначенное место, получаешь деньги и все, остальное тебя не касается. Ну и, естественно, меньше говоришь – дольше живешь. Сам Ефим Крендель очень скоро усвоил новые правила перераспределения благ, поэтому втридорога перепродавал украденный товар, и совесть его не беспокоила. Он делал тоже самое и в прежние времена, просто тогда он покупал и продавал в открытую, и это называлось коммерцией, а теперь это надо было делать тихо и незаметно, потому что называлось спекуляцией.

– Всегда так не будет,– говорил он Илье. – В конце концов и большевики научатся коммерции. Но пока в стране такой бардак, мы должны успеть взять свое. Потом будет сложнее.

Весь день Фома промотался в Царицыно и близлежащих трактирах. Переговорил со складскими рабочими, со знакомыми перевозчиками и лишь после этого пыльный, усталый, но довольный отправился к господину Кренделю. Когда он подходил к большому шестиэтажному дому на Покровке, где в пятикомнатной квартире одиноко проживал бывший коммерсант, последний майский день медленно угасал. С каждой минутой сумерки сгущались, сливаясь с тенями. Дневной свет уходил с городских улиц, а вместе с ним исчезали и прохожие. Ночь принадлежала людям иной категории, чья работа была отнимать— жизнь или кошелек. Никому не хотелось попадаться на пути ни им, ни редким красным патрулям. В какой-то момент Фома заколебался: может, прийти завтра с утра? Но завтра поступивший товар могут начать распределять по фабрикам и заводам, поэтому надо делать все быстро и вовремя. Сегодня хороший день, он приятно начался и должен полезно закончиться. Фома огляделся – улица была пустынна – и юркнул в темный неосвещенный подъезд.

Когда он поднялся на третий этаж, было уже темно. Он покрутил ушко звонка, но на мелодичное треньканье никто не откликнулся. Тогда он постучал. Но стука не получилось – высокая створчатая дверь была утеплена ватой и обита дерматином, поэтому во второй раз, придав руке силу, он постучал кулаком. Стука опять не получилось – от удара дверь поддалась и приоткрылась. Фома застыл. Быть такого не может. Чтобы дверь Ефима Кренделя осталась открытой? Это невозможно. В полной темноте он вошел в квартиру.