– Светлане Иосифовне надо было лучше следить за своим сыном, – утомлённо обрываю я мамины причитания. – Никита часто пил в последнее время. Возомнил себя непонятым поэтом, вёл себя скверно… Что ты так смотришь, мам? Или ты серьёзно думала, что я причастна к его убийству?

Мама со вздохом поджимает губы, оглядывает царящий вокруг бедлам.

– Собери вещи, Вали. Останешься у нас, пока всё не разрешится. Отец найдёт тебе хорошего адвоката.

Эта трогательная забота очень эстетично вуалирует домашний арест. Переехав к ним, я на вторые сутки с ума сойду от контроля каждого моего шага.

Зато не придётся ничего решать, можно будет расслабиться и плыть по течению.

Но это не то, чего я хочу. Совсем не то. Глядя на Алекса сегодня, я поняла кое-что важное. Я и без того слишком сильно завишу от родителей и именно поэтому должна жить так, как они укажут. Эта зависимость – золотая клетка. Комфортная, но одновременно лишающая свободы и самостоятельности. Однако я не уверена, что мне хватит смелости, чтобы это изменить.

– У меня есть адвокат, мам, – произношу я робко, вжимая голову в плечи.

Подхожу к холодильнику. Наливаю холодное молоко из пакета. Отрезаю кусочек батона, сыра и грудинки, чтобы немного утолить голод. Смотрю за тем, как мама брезгливо поднимает перевёрнутую соусницу, собирает со столешницы осколки разбитой кем-то кружки. Её раздражает беспорядок, а я отчего-то чувствую вину, словно это я сама здесь всё разбросала.

– Ой, да разве ты способна найти кого-то стóящего, Вали! Ты совсем не разбираешься в людях, – отмахивается мама. – Собирай вещи, говорю. Твой отец всё решит. Как обычно.

Жую наскоро собранный бутерброд, смотрю на то, как мама бродит по кухне, пытаясь привести её в нормальный вид, и придумываю какой-нибудь весомый аргумент, чтобы никуда с ней не ехать.

Но аргумент внезапно появляется в дверях, которые вошедшая за мной мама забыла закрыть:

– Здравствуйте, можно я тоже разуваться не буду? – Оглядев окружающий беспорядок, Милана уверенно входит в гостиную и, кивнув маме, направляется ко мне. – Как ты, Лерусь?

Мама смотрит на мою подругу с тем же презрением, с которым только что разглядывала осколки разбитой кружки. Она винит Лану в том, что по её вине я рассталась с Сахаровым. Ник ведь не преминул рассказать об этом своей матери, предпочтя изобличить кого угодно, кроме себя самого, а Светлана Иосифовна, в свою очередь, передала эту историю всем, кому сочла нужным. В том виде, в котором услышала, разумеется, то есть очень далёком от правды.

– Всё нормально, устала только, – признаю́сь я, обнимая Лану вместо приветствия. – И проголодалась. Скоро буду в норме.

– Будешь, конечно. Я привезла тебе еду из Перфект Бэланс. И вызвала свою домработницу, на случай если твоя занята.

Она достаёт из пакета запакованный контейнер, открывает и ставит на стол. По-хозяйски убирает ещё несколько в холодильник.

– Спасибо, – несмело улыбаюсь я. – Да, у моей как раз сегодня выходной.

Лана ловит мамин взгляд и смотрит на неё столь же пристально. Интересуется, приподняв одну бровь:

– Всё в порядке, Елена Валерьевна?

– В порядке, – отвечает та, но так, чтобы по кислому выражению её лица можно прочесть многое.

Держу пари, Милана прекрасно понимает причины такого отношения. Но понимает также и то, что мама не из тех, кто станет бросаться обвинениями. У неё иные методы, не приветствующие открытого нападения. Вот манипулировать, эксплуатировать, обесценивать и навязывать свою точку зрения – это по её части.

– Ладно. Я, пожалуй, поеду, – капитулирует она, недовольно хмурясь. – Позвони, если всё же решишь переехать к нам на какое-то время.