Собрав одежду в охапку, оборачиваюсь. Алекс так и стоит на входе в спальню, но теперь – спиной ко мне, предоставляя возможность переодеться.

– Мне жаль, – произносит он негромко, почувствовав на себе мой взгляд.

Это он о свидании? О своём молчании? Об обыске? Не важно.

– Не говори ничего, – отвечаю я, понимая, что разговора с ним сейчас не выдержу.

И без него паршиво сейчас и эмоционально, и физически. Я словно застряла в тяжёлом и душном сне, который никак не желает заканчиваться и, не отпуская, держит меня путами огромной липкой паутины.

– Не буду, – легко соглашается Алекс.

Переодеваться в его присутствии странно, но я скидываю халат и быстро облачаюсь в выбранные вещи. С первого этажа до нас доносится разговор Лазарева и Прокопьева на повышенных тонах. Кажется, моё присутствие сильно ограничивало обоих в выражениях, а теперь они могут позволить себе ругаться без ограничений.

Волков честно не поворачивается. Натянув лонгслив, я какое-то время смотрю на его силуэт в дверях. На широкие плечи, обтянутые тонкой тканью рубашки и аккуратную полосу окантовки светлых волос на крепкой шее. На прикреплённую к ремню кожаную пистолетную кобуру.

Подумать только: с этим мужчиной я позавчера могла пойти на свидание! Оно могло закончиться объятиями, поцелуями, или доверительными признаниями. Я ведь успела придумать нашим отношениям столько несостоявшихся счастливых концовок. А того, что произойдёт сегодняшним утром, даже представить не могла.

Кажется, будто с вечера пятницы не день, а целая вечность прошла – настолько кардинально всё изменилось. Теперь меня не волнует то свидание или споры с родителями, а беспокоит только сохранение собственной свободы и возможность вернуться сегодня вечером домой. Уснуть в своей постели. Ужинать на собственной кухне. Отмыть следы чужих ботинок на полу гостиной и сложить разбросанные вещи.

Мысли о Сахарове я старательно изгоняю из собственной головы, но логическая цепочка всё равно складывается сама собой. Если меня подозревают в его убийстве, значит, он мёртв. То есть кто-то его, получается, всё-таки убил. И от осознания этого факта и красочных картинок распростёртого на холодном полу трупа Никиты, старательно нарисованных воображением, у меня мурашки бегут по позвоночнику. Кому, кроме меня, Ник ещё успел насолить?

– Я всё. – Делаю к Алексу шаг, и когда он резко оборачивается, мы застываем друг напротив друга.

Его аромат холодный, свежий, цитрусовый, я запомнила ещё в ночь нашей первой встречи, когда Волков подошёл ко мне в клубе с просьбой вызвать такси. Тогда, склоняясь друг к другу, чтобы перекричать громкую музыку, мы умудрились проговорить больше двух часов. От воспоминаний об этом дыхание сбивается.

Но несмотря на всё наше общение в мессенджерах, я совсем не знаю Алекса. Понятия не имею, чего от него ожидать. Друг он мне теперь или враг? Могу ли я ему доверять? Должна ли попросить о помощи?

Волков тоже смотрит молча, но о чём думает – совершенно не ясно. Бесстрастная маска на его лице не выдаёт абсолютно никаких эмоций. Он ведь тоже следователь, как Прокопьев. Наверное, таким взглядом у них положено смотреть на убийц, к категории которых теперь относят меня.

– Идём, – произносит он, наконец, так ничего и не сказав.

Послушно иду за ним по коридору, но Алекс останавливается так внезапно, что я почти врезаюсь в его спину. А когда он разворачивается так же резко, снова оказываюсь пригвождена к месту тяжёлым взглядом. Но на этот раз в нём есть эмоция – недовольство:

– И не надо смотреть на Лазарева таким влюблённым взглядом, – неожиданно выдаёт он, заставляя меня опешить от удивления. – Он, между прочим, женат.