Были у нас и другие развлечения. Однажды к нам двор въехала машина с песком, который был выгружен прямо под пожарной лестницей. Песок, видимо, нужен был для предстоящего ремонта дома. Нам же, мальчишкам, он пригодился для интересного, но опасного развлечения.

Теперь можно было взобраться на песочную кучу, дотянуться до пожарной лестницы, ранее нам недоступной, и подняться по ней хоть до самой крыши. Но таких смельчаков среди нас не находилось. Побаиваясь высоты, мы забирались на столько, сколько позволяла личная храбрость. Потом по очереди прыгали в мягкий и прохладный песок. Конечно, чем выше был прыжок, тем престижнее для смельчака было приземление, особенно в глазах прыгавших с нами девчонок.

Последние, конечно, были трусихами. Но именно на фоне их страха перед высотой и из-за соперничества между нами, мальчишками, мы с каждым днём старались забраться всё выше и выше. Не знаю, чем бы закончилось наше соревнование, но в один прекрасный день пожарная лестница оказалась заколоченной длинными досками, что лишило нас столь захватывающего развлечения.

А по выходным дням мать иногда брала меня на базар. В Пятигорске фрукты были дешёвыми: «выбирай – не хочу!» Мы чинно ходили с ней мимо длинных рядов, заваленных абрикосами, вишней, черешней, грушами, клубникой, ананасами… Уф! Всего не перечесть! И везде натыкались на поразительно настойчивые предложения продавцов обязательно купить фрукты именно у них. При этом каждый хвалил свой товар и подсовывал мне попробовать фрукты, в расчёте на то, что я попрошу мать купить их именно у него.

Среди продавцов было много кавказцев. На ломаном русском языке они обычно обращались к матери со словами:

– Красавица! Купы черэшня. Сматри, какой кароший, крупный. Пробуй сама, – и обычно протягивали небольшую горсть.

Мать начинала пробовать, и тогда продавец, боясь упустить покупателя, обращался ко мне:

– Малшик, кушай. Выбирай лубой. Абрикос хочешь? Смотри, какой ба-алшой, – показывал он на ящик с крупными абрикосами, но попробовать весь абрикос уже не предлагал, а только засижаную мухами половинку.

Однако моя мать была очень разборчивой покупательницей и, пока не обойдет почти весь базар, брать не спешила. За это время я успевал «напробоваться» так, что до самого дома ничего не просил, кроме мороженого.

А дома, уже с отчимом, мы все садились за наш самодельный стол и ставили на него купленный на базаре и отмытый матерью арбуз. Предварительно, глава семьи старался угадать его спелость. Для него это было, можно сказать, своеобразное хобби.

– Ну-ка, Лидка, давай нож. Посмотрим, какой арбуз вы купили сегодня – спелый или нет?

Но прежде чем резать, он внимательно смотрел пожелтевший ли хвостик плода; сдавливал его руками, прислушиваясь к внутреннему хрусту; стучал по зелёной корке костяшками сжатой ладони, чтобы определить звонкость; и, наконец, испытывал на лёгкость, покачав его на одной руке. Проделав все эти процедуры на наших глазах, отчим выносил окончательный вердикт: «Спелый!»! – и часто оказывался прав.

Когда зелёно-полосатый арбуз потом разрезался, и под ножом слышался характерный хруст переспевшего плода, а затем показывалась красная и сочная мякоть, Иван многозначительно поднимал чёрные брови и расплывался в широкой улыбке, оголяя ровные белые зубы. «Ну, а я что говорил?» – обращался он к нам, довольный тем, что не ошибся.

К середине лета мать всё-таки нашла хорошую работу – её взяли поваром в детский садик. Как сына сотрудницы, туда же был зачислен и я. Теперь мне приходилось вставать очень рано, чтобы вместе с матерью успеть к началу её работы. Варка пищи начиналась на кухне с семи утра, один час требовался на дорогу. Вот и приходилось нам подниматься в шесть утра, чтобы успеть ей на работу. В садике воспитательница сразу укладывала меня в чистую кровать старшей группы, где можно было поспать до утреннего подъёма, то есть до восьми утра.