. Не могу согласиться с мнением Н. Бердяева. На мой взгляд, в своем творчестве Достоевский выступил блестящим психологом и психологически достоверно изобразил не только мужские, но и женские души, что делает ему особую честь как писателю мужского пола. Письма Настасьи Филипповны Аглае и образ Христа, появляющийся в них, позволяют нам понять основную причину вызывающего поведения героини и ее метаний: считая себя падшей, она чувствует себя недостойной Христа и не может простить себя за это. В этом я вижу и причину того, что Настасья Филипповна, любя, отталкивает чистого князя Мышкина, считая себя недостойной его, и почти обожествляет избранную Мышкиным Аглаю, так как, по ее мнению, чистый князь полюбил ту, которая, конечно, более его достойна, чем такая падшая женщина, как она. В письмах Настасьи Филипповны не бред, а боль чистой души, попавшей волей злой судьбы в грязь и вследствие своей чистоты не сумевшей простить себя за это. Именно эту идею я прочла в подтексте Достоевского и ярко выразила в своем стихотворении.

Есть в моих стихах и сюжетные повороты, которых нет у Достоевского, но которые я ввела в свой текст именно с позиции нашего времени, Времени Жатвы, времени необходимости четкого выбора между тьмой и Светом.

Например, в моем стихотворении «Мертвый Христос в гробу» Рогожин, обменявшись с Мышкиным крестами, возвращается в свой дом и внимательно рассматривает картину Гольбейна. Данного поворота сюжета нет в тексте Достоевского. Картина Гольбейна «Мертвый Христос в гробу» играет очень важную роль в романе «Идиот». С моей точки зрения, она символизирует здесь Божий образ, который под влиянием эгоистических страстей умер во всех героях романа, кроме Мышкина, и, казалось бы, данная картина не дает никому никаких шансов на воскресение. Однако и здесь оказывается всё не так просто, поскольку, как утверждают некоторые исследователи творчества Достоевского, картина Гольбейна вовсе не призвана убивать в людях веру. С точки зрения В. Н. Захарова, «Гольбейн явил образ Христа в преддверии воскресения. Это уже не мертвый Христос, но Тот, чье тело уже пронзила первая искра воскресения. <…> В картине нет одоления небытия сознанием умершего – все свершается по воле Всевышнего, „по воле Бога самого“. Художник передал это непостижимое одоление смерти. Собственно, в этом и заключается парадокс картины, ее художественная правда. Картина Гольбейна свидетельствует не о смерти, а о воскресении Христа»13. В моем стихотворении Рогожин, проводив князя Мышкина, возвращается к картине Гольбейна и видит ее иначе, чем обычно, что переворачивает его душу и заставляет героя хотя бы на какое-то время выбрать Свет и почувствовать его живительное влияние. Читая роман, я задумалась, а могла ли быть такая альтернатива для героя, как вступление на путь Света, ведь его восприятие мира должно было измениться после обмена крестами с князем. В своем стихотворении я решила дать Рогожину такой шанс. И дело здесь не столько в том, что действительно заложил в своей картине Гольбейн, сколько в изменении восприятия данной картины Рогожиным вследствие произошедшего изменения в нем. Ведь если бы это изменение в герое тогда произошло, оно положило бы начало его воскресению, и финал истории мог бы быть совсем другим. И пусть Достоевский эксплицитно не дал своему герою шанс на воскресение, но, возможно, поместив картину в его доме, он заложил данную идею имплицитно. Я же данным поворотом сюжета утверждаю, что Рогожин все-таки мог вступить на путь воскресения, а главное, пытаюсь дать понять современным читателям, что у них всегда есть шанс выйти из тьмы к Свету.