Голос «Жана Рено» вернул их если не на землю, то к реальности.

– Сорок второй! – прозвучало в наушниках. – Разворот на сорок градусов и облет аэродрома! Повторяю…

– Сорок четвертый, – доложил Микола, – вас понял, есть разворот! – И повернул штурвал на разворот.

– Давай «бочку»! – возбужденно крикнул ему Вахтанг. – Сделаем «бочку»! Давай! – И с силой дожал штурвал так, что самолет перевернулся вверх шасси.

Внизу, на летном поле, все замерли, глядя на этот трюк.

А в кабине Як-18 Микола и Вахтанг повисли на ремнях вниз головой. И теперь ни тот, ни другой не доставали ногами до педалей.

– Блин! – в панике закричал Микола. – А как выйти из «бочки»? Я не знаю…

– Я… я тоже… – растерялся Вахтанг.

Як-18 летел вверх шасси. В кабинах, болтая ногами, оба пилота продолжали бессильно висеть на ремнях.

Среди наблюдателей на земле больше всех переживали Марина и Гюльнара – вцепившись в друг друга, они не отрывали глаз от сорок второго Яка.

Но тут рядом с ним оказался самолет с бортовым номером 44.

Глядя на паникующих Миколу и Вахтанга, «Жан Рено» сказал в микрофон:

– Сорок второй! Без паники! Энергичней штурвал по ходу вращения самолета! Выполняйте!

Факт номер четыре. По понедельникам, средам и субботам единственная в общежитии душевая была с шести до восьми вечера отдана девушкам. И здесь, во время водных процедур, ими были сделаны следующие уточнения относительно одного из курсантов-старшекурсников.

– Как вы думаете, почему он такой вредный? – стоя под душем и вроде бы вскользь спросила Катя.

– Кто? – переспросила Марина.

– Ну, кто! Егор, конечно…

– Он не вредный, он злой, – заметила Гюльнара.

– То есть? – замерла Катя.

Гюльнара ошпарила лавку горячей водой, потом улеглась на ней и сообщила:

– Значит, так. Твой Егор первый раз поступал сюда семь лет назад. Но по конкурсу не прошел, ушел в армию. А тут у него невеста осталась, он ее любил без памяти, и она клялась ждать его до дембеля. В армии он попал в десантуру, прошел три месяца лагерей и с первым десантом прыгал на Багдад. Два месяца воевал там с душманами, получил осколочное в легкое, и вместе с другими ранеными его спецрейсом привезли сюда, в госпиталь. И тут, когда их, раненых, везли с аэродрома мимо парка имени Космонавтов, он увидел дискотеку, а на дискотеке – свою невесту. Она ему за полгода ни одного письма не прислала, а вместо этого зажигала тут на дискотеке. Ну, и не только. Свербело у нее… С тех пор он всех женщин ненавидит вусмерть. Понятно?

– А ты это откуда знаешь? – поинтересовалась Марина.

– А мне Микола рассказал.

– То есть у тебя с Миколой?..

– Да, – сказала Гюльнара. – У меня с Миколой то же, что у тебя с Вахтангом. Катя, что с тобой?

– Ничего… – отвернувшись и утирая слезы, сказала Катя.

И той же ночью решилась наконец на самый отчаянный поступок за все время своего пребывания в училище. В час ночи, домыв полы в тренажерном зале, она, крадучись, словно кто-то мог увидеть ее в совершенно пустом учебном корпусе, подошла к тренажеру самолета Як-18… потом к тренажеру Ан-24… потом – к Ту-134… Но на Ту-134 духу у нее не хватило, и она вернулась к тренажеру Ан-24, поднялась к нему по короткой металлической лесенке, на верхней площадке включила несколько тумблеров на щите управления и решительно шагнула в пилотскую кабину. Большая, в натуральную величину кабина самолета была нафарширована приборами. Слева и справа стояли кресла для бортинженера и штурмана-радиста. А впереди – кресла командира самолета и второго пилота. Приборная панель, плексигласовые окна…

Словно во сне, Катя сомнамбулой пробралась на командирское место, села, нащупала рукой рукоятку управления креслом, отжала ее, выкатила это кресло вперед до отказа и возложила левую руку на штурвал, а вторую на РУДы (рычаги управления двигателями). Прислушалась, но грохот собственного сердца заглушал все остальные звуки. Катя медленно протянула руку к одному тумблеру, к другому и последовательно включила все бортовые системы. Загорелись приборы, заметались стрелки, взревели двигатели, и за окнами кабины включилась видеопанорама, имитирующая цепочку огней на ВПП и ночной аэродром.