Говоришь, все изменится. Ждешь высокой звезды, что покажет путь. Как выйти из порочного круга, оказаться там, где начнешь процветать, как горный цветок, вбирая влагу в себя и лучи солнца. Говоришь о радужных берегах за тремя горизонтами, об изменениях, но не носишь их в себе, не становишься их двигателем.

Изменения требуют борьбы. Нужно выйти на ринг, обтянутый канатами. Вокруг – толпы людей, свет софитов слепит. В глазах – страх. Сердце колотит и трещит, как шпалы под колесами поезда.

Ты в ужасе. Ты глуп, глух и бездвижен. Ты ничто или почти уже ничто. Шипение в ушах, стук. Тебе придется драться. Иначе – побег. Бой или забвение… <…>

Ты в панике и бежишь к выходу.

– Трус! – кричат тебе вслед, и что-то внутри крошится и растрескивается в щепки, как лодка из дерева под ударом цунами.

Изменения требуют жертвы. Пожертвовать должен ты частью себя, той, что отмерла и более не пригодна для жизни и для борьбы. Ты еще несешь груз. Сбросить бы его, как ящерица сбрасывает хвост, чтобы выжить.

Утром мы премся на окраину Беломорска, выходим с берега на километровый каменный мол, с час шагаем по нему вглубь моря. По сторонам во льдах суетятся тюлени, игриво высовывая угольные морды и не спеша скрываться из виду.

Зимой в Приполярной Карелии действует то же правило, что и в высоких горах: к обеду прогулки прекращаются. Приступаем к эвакуации – арканим машину и начинаем двигаться на север, чтобы попутками успеть добраться до ближайшего города к темноте. Сегодня это Кандалакша.

Садимся в кабину к леснику. Он ищет друзей, заблудившихся на постновогодней рыбалке и несколько дней не выходящих на связь.

Спасатель с волнением вглядывается в белый горизонт, припадая подбородком к баранке, потряхиваясь на ледовых горках. Я спрашиваю, чем живут в Беломорске. Лесник, не отводя глаз от снежных полей, в холодной пустоте которых потерялись его товарищи, докладывает: работы в Беломорске почти нет – было училище, и то закрылось.

– Я в лесоохране работаю, браконьеров гоняем. А так народ в Питер съезжает – кто вахтой, кто насовсем.

Выскочив из 40-километрового тупика, выходим на обочину федералки Питер – Мурманск в поисках удачи. Ее здесь нет. Машины проносятся караванами и скрываются в дорожной дымке, а вместе с ними рассеиваются последние часы светлого времени суток…

До захода солнца – час. Начинаю нервничать. Постукиваю замерзшими пальцами в калошах по асфальту, выдыхаю клубы. Мы снова стоим на трассе и ждем авто. Планировали сегодня оказаться в Мурманской области, но до нее еще 300 километров. До темноты – час.

Только бы снова не остаться на этой чертовой трассе в темноте. Никто ж не остановится. Уже проходили 2 января. Тогда чудо-таки случилось. В этот раз даже в глазах Кати я встречаю сомнение и отрешенность: «Вчера я была уверена, сегодня – нет».

Едем почти неделю. Наверное, мы оба устали. Каждый день выходим на дорогу, поднимаем руку и надеемся на удачу. Мне трудно отслеживать состояние Кати, она не всегда говорит, что ее беспокоит. Но она мне доверяет. Свою безопасность. Вот я и ссу. За нас обоих.

Стоим почти час – на трассе между Питером и Мурманском. Никто не останавливается. Сука.

Вот-вот стемнеет. Может, ошиблись с местом? Да вроде съезд, даже беседка стоит, и видно нас водилам прекрасно. Встаю рядом с Катей, поодаль – то спереди, то сзади. Без результатов. Обхватываю ее чуть ниже колен и поднимаю куклой. Мы добавили в росте. Сработало. Первая же тачка встает. «