– Я не верю в любовь, Лень. Выдумки всё это. Для восторженных дурочек, – помолчала и добавила, – я обожглась в юности, и в том огне сгорела моя вера. Я раненая, ущербная в этом плане. Зачем тебе душевный инвалид, Лень?

Судорога прошла по лицу друга. Что-то первобытное мелькнуло на мгновение и скрылось под цивилизационным налётом.

– Я слышал, объявился твой бывший. Отец Ярослава. Это из-за него? – хрипловато выдавил из себя Леонид.

Вот только ревностных разборок мне ещё не хватало! Так всё было хорошо, и, пожалуйста, началось!

– Да, это из-за него я на взводе в последние дни. Конечно, знакомство сына с отцом впервые в девять лет – это стресс и для меня тоже, – ответила я ровным тоном.

– Ты его до сих пор любишь? – остро глянув на меня, спросил Леонид.

– Какая любовь, Лёня? Какая может быть любовь у выпускницы школы, не видевшей жизни? – фыркнула я.

– Я знаю тебя много лет, Женя. Я не тороплю, – успокоил меня Леонид.

Настроение тихого дачного вечера окончательно растворилось, и сидеть на веранде стало некомфортно.

– Давай спать, Лёня. Утро вечера, так сказать... Спасибо тебе.

За предложение...

Я ушла в дом и поднялась в свою комнату. Закрыла дверь и, не включая свет, подошла к окну, глядя на темнеющий таинственный и страшный лес...

Десять лет назад, примерно в это же время, в конце апреля мы сидели с Костиком во дворе родительского дома и говорили о литературе. О Пастернаке и его признании. О его нобелевской премии и о его романе.

Мы часто разговаривали с Константином о разном. Я находила несуществующие тайные знаки его привязанности ко мне в этих беседах. В его взглядах. В редких, как бы случайных, прикосновениях.

– Получается, что человеческие эмоции, чувства, любовь – это и есть высшие ценности цивилизации? Ради этого мы живём? – спрашивала я Костика.

На столе перед нами дымился паром свежезаваренный чай. И креманки с мёдом чудесно пахли, обещая счастье. И, конечно же, неизменные ландыши.

– Конечно! Что может быть важнее для человека его чувств? – улыбаясь мне многозначительно и немного свысока, отвечал взрослый и невероятно привлекательный для меня парень.

– Жизнь ради любви? Ты хотел бы так прожить? – не унималась я.

Сумерки обволакивали нас, создавая иллюзию уединения. Тихо вдалеке играла знакомая мелодия. Жизнь казалась простой и незамысловатой. «...И прелести твоей секрет разгадке жизни равносилен...»

– Да, – ответил он, и мне показалось, что при этом он по-особенному посмотрел на меня.

Со значением. С намёком.

– А как же долг? Перед семьёй, перед Родиной, в конце концов? – не унималась я, замирая от предвкушения.

– Если я буду счастлив, то разве это плохо для моей Родины? Для моей семьи? – улыбнулся Костик, и моё сердечко запело от радости.

– Но ведь это мещанство! Уют со слониками на комоде! Разве тихий семейный быт может быть счастьем жизни? – митинговала, мечтая, чтобы любимый сказал мне заветные слова.

Слова о том, что в любви нет унижения и различий. Что она и есть высшее равенство людей. И что не важен возраст.

– Я не пробовал ещё семейного уюта. Но люди ради него готовы на многое. Даже ходить на работу, – шутил Костик.

А мне слышалось в этом, что ради меня и моей любви он готов на многое.

И хотелось немедленно начинать вить гнёздышко и окружить бедного любимого Костика заботой и вниманием.

Я начала увлекаться домоводством тогда. Собирала рецепты блюд. Выспрашивала у любимого его предпочтения и тренировалась в их приготовлении.

Штудировала книги по ведению хозяйства. С энтузиазмом неофита кидаясь отбеливать бельё и натирать до блеска мебель.

Мне верилось, что если буду прекрасной хозяйкой, то Костик обязательно поймёт, что я и есть всё счастье его жизни.