Это известно каждому. Баиюл был сшит солнечными нитями, его сердце – сердце Маеджи – хранило частицу светила. А Бьерн получил половину этого сердца, потому тоже считался солнцерождённым. Во всём Ферассе их было всего трое: бог, его младший брат и Дева Солнце, но теперь появился ещё и Аелия, о существовании которого в Мацерии начали говорить не так давно. Души, что умерли и пришли в Обитель Ночи за последние восемь лет, судачили тут и там о том, что слухи о рождении нового бессмертного – правда, и солнце действительно вновь засияло над головами рукотворных. Конечно, не все в это верили, считая, что Ферасс гибнет и чахнет под гнётом всепоглощающей тьмы, и совсем скоро хаос накроет его полностью, не оставив никого в живых.

Зорица как раз была одной из тех, кто не в силах уверовать в спасение, но теперь, глядя на Аелию, она сомневалась в своих суждениях.

Женщина спросила прямо:

– Кто же такой ваш друг, господин?

Но Бьерн пропустил этот вопрос мимо ушей. Остаться незамеченными им всё равно не удалось бы в бескрайней Мацерии, ведь мёртвые весьма любопытны, но рассказывать что-либо он точно не собирался.

– Прошу прощения, милая Зорица, но нам пора идти, – сказал Бьерн, попрощавшись.

Женщина сразу поняла, что влезла туда, куда не следовало, и потому просто пожелала напоследок, ничего более не спрашивая:

– С праздником, господа! За силу духа Всеотца!

Вдвоём они двинулись дальше по улице, в сторону выхода из города, оставляя позади шум и гам предпраздничной Мацерии.

Бьерн почти сиял от счастья. Очевидно, праздники он любил не меньше, чем мертвецы. Атмосфера торжества наделяла его искренней радостью, будто малое дитя. На красивом лице отчётливо читалось предвкушение. Он уверенно и гордо шагал, больше похожий на ожившую прекрасную статую, сотворённую умелым архитектором. Очевидно, так оно и было.

Аелия смотрел на него сверху вниз, будучи малость выше, и размышлял о том, что творилось в голове господина Бьерна. Он складывал о себе впечатление юнца, очарованного простыми человеческими слабостями и радостями. Солнце не сомневался, купи он ему какую-нибудь сладость, тот испытал бы искренний восторг, присущий детям. Неужели Половинка сердца божественного, второй из первобытных и один из древнейших созданий Ферасса, может быть таким невинным и открытым?

Аелия всё ещё не доверял ни одному из братьев, хотя Бьерну, как он уже говорил, верить очень хотелось, ведь его распахнутая душа, казалось, попросту не могла таить за собой что-то недоброе.

– Почему ты не захотел представить меня Зорице? – спросил Солнце. – Мне стоит оставаться в стороне и не выделяться?

– Души здесь обитают разные, и не каждая может отличиться благоразумием и добротой. Многие из них попросту завидуют живым, и зависть эта совсем не белая. Им терять нечего, среди душ есть и опасные в прошлом люди: убийцы, воры, разбойники, и они не побрезгуют запачкать руки в твоей крови. Поверь мне, лучше тебе держаться подальше от Мацерии и её обитателей. В конце концов, ты всё ещё жив, и здесь тебе не место. Мертвецы это хорошо чувствуют. Их может злить твоя душа, полная надежд и стремлений, тогда как у них осталось лишь отчаяние и скорбь по былым временам, что не дано вернуть.

– Наверное, их можно понять.

Бьерн кивнул.

– Но тем не менее будь осторожен.

Каждый бессмертный твёрдо знал, что мёртвых нужно помнить и уважать, но при этом быть с ними настороже. Несомненно, в мире множество духов, сохранивших благочестие – такие обычно растворяются сразу или же выбирают путь в Мацерию. Некоторые просто любят озорничать и играть, но в целом не несут серьёзной опасности, однако, есть и те, что таят необузданную злобу и жажду мести. В двух Обителях с такими обычно приходится разбираться лучшим воинам – ищейкам, что владеют искусством подчинения ауры лучше, чем простые солдаты. На упокой подобной души порой уходил не один день. А иногда приходилось прибегать к помощи нерукотворных.