Назавтра он ушел, сказав, что оставаться надолго ему никак невозможно, и попросил: «Проводи же меня хотя бы!..» На фоне бледного предрассветного неба искрился снег на горных вершинах, виднелись фигуры нескольких его слуг в белых охотничьих кафтанах, и, когда он уехал, я сама не ожидала, что боль разлуки будет столь нестерпимой! В последний день года за мной приехали кормилица, слуги.

– В вашем положении не следует оставаться в глухом горном краю! – сказала она, и мне пришлось возвратиться в столицу. Так окончился этот год.

Минувший год принес горе не только мне – по случаю смерти государя Го-Саги весь мир погрузился в траур, и потому новогодние празднества отметили во дворце очень скромно, а мне опять вспомнился покойный отец, и снова слезы увлажнили рукав… Обычно с наступлением весны я всегда ходила молиться в храм бога Хатимана^>45, но в этом году из-за траура не смела переступить священный порог и молилась, стоя поодаль, за воротами. О том, как покойный отец явился мне во сне, я уже упоминала, поэтому снова писать об этом не буду.

Во второй луне, вечером десятого дня, я почувствовала приближение родов. Ничего радостного не было у меня в ту пору; государь как раз в эти дни был весьма озабочен^>46, в делах трона многое вершилось вопреки его воле, я тоже пребывала в унынии. Все хлопоты, связанные с родами, взял на себя дайнагон Дзэнсёдзи. От государя вышло распоряжение монастырю Добра и Мира – Ниннадзи – молиться в главном храме богу Айдзэну^>47, настоятелю монастыря Высшей Мудрости – Ханнядзи – священнослужителю высокого ранга Нарутаки приказано было взывать о благополучном разрешении от бремени к продлевателю жизни бодхисатве Фугэну^>48, а настоятелю монастыря Бисямон молиться целителю Якуси^>49 – все эти молебны должны были совершаться в главных храмах.

Как раз в это время из монастыря Кимбусэн в столицу прибыл младший брат отца, священнослужитель высокого ранга Дотё.

– Не могу забыть, как тревожился о тебе покойный дайнагон! – сказал он и тоже пришел молиться.

После полуночи родовые муки стали еще сильнее. Приехала моя тетка, госпожа Кёгоку, – ее прислал государь; явился дед Хёбукё, возле меня собралось много народа. «Ах, если б жив был отец!» – при этой мысли слезы выступили у меня на глазах. Прислонившись к служанке, я ненадолго задремала, и мне приснился отец, совсем такой, каким я знала его при жизни. Мне почудилось, будто он с озабоченным видом подошел, чтобы поддержать меня сзади, и в этот самый миг родился младенец. Полагалось бы, наверно, сказать «родился принц…». Роды прошли благополучно, это, конечно, было большое счастье, и все же меня не покидала мысль о грехе, которым я связала себя с тем, другим, с Акэбоно, и сердце мое рвалось на части.

Хотя роды происходили, можно сказать, тайно, все же дядя Дзэнсёдзи прислал новорожденному принцу меч-талисман и все прочее, что положено для младенца, а также награды, пусть и не такие уж щедрые, священникам, возносившим молитвы.

«Будь жив отец, я, конечно же, рожала бы в усадьбе Кавасаки, под отчим кровом…» – думала я, но дайнагон Дзэнсёдзи, надо отдать ему справедливость, действовал весьма расторопно, позаботился обо всем, вплоть до одежды для кормилицы, не забыл и «звон тетивы»^>50. Да и все другие обряды совершались, как предписывает обычай, один за другим, в строгом порядке.

Так незаметно, словно во сне, пролетел этот год. Много было радостного, торжественного – роды, «звон тетивы», но много и горестного – отец, явившийся мне во сне… Возле меня все время толпились люди, и хотя так уж повелось исстари, но мне было тяжко думать, что я против воли оказалась выставленной на обозрение чужим, посторонним взорам… Младенец родился мужского пола – это, конечно, была милость богов, но душа моя пребывала в ту пору в таком смятении, что невольно думалось: «Все напрасно, такой грешнице, как я, не поможет даже такая благодать…»