Мы бросили мешок с фигурками в сани, сели и поехали на юг. И при этом рассуждали о том, что какая разница, сейчас или позже начать сильнее распускать слухи для Воки Ловкача. В конце концов, мы же волшебники, так что он со своей бандой ещё пусть попробует добраться до наши шкур. Мы сдадим его соответствующим службам, а повезёт, так и стравим их где-нибудь, пусть разбираются друг с другом, и отвлекутся от нас. Очень кстати подвернулись светильники, теперь и те, и другие устремятся куда следует. А то пока бы до них вести дошли.

– С Воки удачно получилось, – вздохнул Петрик. – Родителям и соответствующим службам лучше бы не знать, что мы уже так близко к Някке, к столице.

Я тоже вздохнул: лучше бы да, но так уж вышло.

А очень скоро, за невысокой Ласской грядой, на новой равнине, снег сменили дожди и распутица. Мы продали сани, купили ещё коня для поклажи и продолжили путь верхом. И очень переживали за наших животных: мешки с солнцами болтались на их спинах. Не заболели бы. Мы ежедневно вливали в них лошадиную дозу лекарства, хоть они и сопротивлялись.

Фигурок становилось всё больше. Нас догоняли и встречали у околиц. В каждой из трёх стран, что мы пересекли с севера на юг, наблюдалась та же картина. И мы теперь были абсолютно уверены, что весть о нашем приближении дойдёт до столицы Някки раньше, чем мы. Конспиративной квартиры и сложных, изнуряющих, чар личины было не избежать.

Прямо на границе Акети и Тонки тощий и бледный служака, на котором форма болталась, как на удочке, бросился нам в ноги и долго бормотал о том, что мы спасли его дочерей, бесценное его сокровище. Этой зимой они с женой думали, что лишатся девочек, невест, красавиц, но тут до него дошли слухи о вреде проклятых солнц. И вот оно, его собственное, пожалуйста – в обмен на лекарство. Едва погас светильник, как и жене лучше стало, и дочкам, и сам он словно бы ожил. Короче, на границе у нас проблем не было.

Покидали мы Тонку в печальное время: умерла мать двух королев: королевы этой страны и нашей собственной. Ходили слухи, будто она тоже не устояла перед сомнительной пользой солнц и имела одно в своих апартаментах. Петрик, лично знавший пожилую женщину, плакал, как маленький, и долго был очень грустным.

– Кто? – спрашивал Петрик пустое небо. – Найду – руки поотрываю.

– Дело у негодяя хорошо поставлено. Агенты бродят по всем дорогам, – подхватывал я.

Мы видели много горя, принесённого великим и, вроде бы, благородным изобретением, и Петрик день ото дня становился всё злее и всё больше спешил.

Мы очень хотели поймать кого-нибудь из агентов, продающих солнца. Допросить их – вот что было нужно. Но пока не удавалось.

– Негодяй свернул производство и прикрыл лавочку, – сказал я. – Это даже плохо, Чудилка. Спрячет записи, станки, материалы. Потом всё это кому-нибудь достанется. Всё повторится, может, чуть по-другому.

– Не думаю, что свернул производство. Понимаешь, Миче, это же оружие. Настоящее оружие. И может кому-то ещё пригодиться. Догадайся, кому. Побольше бы сведений – и мы сами прихлопнули бы лавчонку.

Узнали мы немного: восстановленные солнца продают лет пять, никак не больше, может, чуть меньше.

Нам показывали дома, где за эти годы погибли целые семьи. Торговля шла на окраинах нашей страны и в ближних, а может, и дальних, странах.

Жертвами носителей тепла и света становились всё больше женщины, дети, телята, щенки и прочий молодняк. Кошки сбегали из дому. А вот взрослые мужчины воздействие солнц почему-то переносили легче, но за пять лет оно всё же доконало многих. А один помещик три года назад купил солнца на свой конный завод, надеясь создать породистым лошадям хорошие условия. Он лишился их всех и, не понимая в чем дело, снес конюшни и, построив новые на другом месте, собрался поместить солнца в них. Он думал, что на скакунов напала заразная болезнь, опасная и для конюхов тоже. Никто не хотел работать у него, пока мы не объяснили в чем дело.