– Приду, конечно, куда ж я денусь, – обреченно сказал я, не удержавшись при этом от удовольствия хотя бы съязвить: – Мне ж единственному из нас из всех делать нечего.

Но дочь не поняла намек или, что скорее всего, согласилась с моим утверждением.

– Вот и ладненько, – затарахтела она. – С внучкой со своей попестуешься, а заодно и пропылесосишь, в ванне кран тоже течет. На ужин Машке, значит, пудинг с курагой подашь, ее любимый. Запомнил? Только вот в холодильнике, извини, Мамай прошелся. Поэтому сначала заскочи в «Пятерку», закупись по полной. И пива, пива Димке взять не забудь, шесть бутылок. Но только пшеничное, он немецкое только пьет. У тебя деньги-то хоть есть вообще?

– Есть, конечно… так что ты, дочь, в голову не бери, сам разберусь…

– Это очень хорошо, что есть, – обрадовалась она. – Будет из чего нам подкинуть. А-то у Димули на «Ленд Крузере» лобовуха треснула, представляешь, на щебенке дурень на спор разогнался, а его родичи – паразиты – со своим месячным взносом не спешат. Только прошу тебя, давай не так, как в прошлый раз.

– А что было не так в прошлый раз, интересно?

– Забыл разве, сколько ты оставил Димочке на новую резину?

– Тысяч сорок вроде.

– Хочешь сказать, что ты не в курсе, сколько стоит поменять резину на «Крузаке»? – в голосе дочери слышалась обида то ли на меня, то ли на порядок цен на летнюю резину.

– Не знаю, детка. Знаю только, сколько стоит поменять ее на моей старушке «Реношке». Из этих соображений, собственно, и исходил.

– И на нашей примерно столько же, но только в три раза больше. Дима, к слову, был тобой сильно недоволен.

Я аж присвистнул от удивления.

– Дима? Недоволен? А твой муж не думал, ну так, чисто теоретически, что ему можно было бы самому, к примеру, попробовать поработать? – с осторожным сарказмом спросил я. – Четверть века как-никак за плечами уже. И самому заработать себе на жизнь ровно столько, сколько необходимо ему для полного удовлетворения.

– Ты это серьезно сейчас, па, да? – грудью бросилась защищать мужнину честь дочь. – Пять дней в неделю, по восемь часов заниматься не пойми чем. И это не считая дороги. Работа унижает человека, превращает в раба, низводит до состояния тяглового скота. Неужели так трудно понять?

– Да ну? А поднимает с колен тогда что?

– Как что? – удивилась она моей беспробудной тупости. – Самореализация, стремление к прекрасному, личностный рост, да много чего. И вообще, чтоб ты знал, жизнь дается человеку один раз всего…

– И надо ее прожить так, чтобы не было потом стыдно… – машинально пробормотал я, вспомнив одну крылатую фразу, прилетевшую ко мне откуда-то очень издалека, из моей бурной комсомольской юности, наверное.

– За что? – не поняла дочь.

– За бесцельно прожитые годы, разумеется.

– Вот именно. Чтобы стыдно не было. А работают пусть всякие лохи и бездельники, которым заняться больше нечем…

Однако. Мое неудовольствие вернулась ко мне от дочери с процентами.

«Интересно, я лох или бездельник в ее понимании? – мелькнула у меня шальная мысль. Но уточнять я не стал.

Да и поздно было разбираться, поскольку дочь, решив, очевидно, что сказала мне все самое важное, не прощаясь, покинула эфир.

И тут я почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд.

Обернувшись, я увидел скворца-папашу, который, держа в клюве большую бабочку-шоколадницу, с интересом наблюдал за моим разговором.

Скворец, как мне показалось, смотрел на меня с пониманием и где-то даже с сочувствием.

Мне вдруг стало стыдно, что каких-то пять минут назад я был не самого высокого мнения насчет его умственных способностей.

– Куда деваться, – сказал я ему, смущенно поправляя галстук. – Родительский инстинкт является одной из наиболее мощных врожденных программ у разумных биологических существ. Так-то вот, старик. И еще. Ты это… забудь все, что я тут тебе наговорил пять минут назад. Ладно?