Судя по этому письму, С. Н. принял некоторые мои предложения, которые сводились к следующему: взятие на учет всех художественных ценностей, взятие на учет архива Ю. Н., создание комиссии на общественных началах, в ведении которой находилось бы: использование архивных материалов Ю. Н., выдача картин на выставки, посещение квартиры экскурсиями и т. д. И. Богд[анова], как лицо некомпетентное, от распоряжения наследием Ю. Н. полностью устраняется.

Я не знаю, какую окончательную формулировку мои предложения приняли и как все это формально будет реализовано. Если пойдет по «заданному курсу», то, полагаю, Вам и мне нужно быть готовыми к участию в комиссии. Поэтому спешно Вас обо всем ставлю в известность. Бандеролью посылаю обещанные материалы.

Всего самого светлого.

В общем письме я не затрагивал «персональных» вопросов. Они трудны и «деликатны». Пишу поэтому отдельно. В Комиссии мне хотелось бы видеть Вас (во главе), Рениту Андреевну, обязательно кого-то из искусствоведов, лучше всего Марину Тимофеевну Кузьмину, и, отбрасывая скромность, себя. Думаю, что достаточно. Можно, конечно, еще кого-то ввести по указанию Министерства. Боюсь, что лица, «гнущие свою линию» (напр[имер], Зелинский), могут в дальнейшем вызывать затруднения.

Труден вопрос с научным сотрудником. Если есть возможность по совместительству утвердить Вас, то это было бы идеальным. Но Вам тогда нужно будет найти очень деловитого «хранителя», на которого можно было бы возложить часть делопроизводства. Т. Л. Ш. много сделала для продвижения этого дела, и если ее можно «организовать» (а она очень слабо «организована» и разбрасывается), то можно было бы остановить выбор на ее кандидатуре. Полагаю, что это было бы приятно и Екатерине Васильевне и она в будущем не оставила бы квартиры без своего попечения.

Если Вы сами в научные сотрудники квартиры никак устроиться из-за своих других дел и должностей не можете, то я очень полагаюсь на Ваш выбор. Нужен серьезный и уравновешенный человек, без «загибов», с широкими возможностями самых разнообразных контактов с различными учреждениями и лицами. Подумайте хорошенько, Людмила Васильевна, на «эту тему». Поговорите с Ренитой Андреевной, возможно, с Кузьминой. Может быть, у нее есть кандидатура на «хранителя». Но очень важно, чтобы научный сотрудник и хранитель наилучшим образом «контактовались».

К осени должны кончить реставрацию Извары. Я не снимаю с повестки дня и мемориальную квартиру в Ленинграде с подчинением ее Русскому музею. Если все пойдет по-задуманному, то квартира Ю. Н. хорошо «впишется» в этот треугольник и можно будет наметить какие-то конкретные меры по связи с «Урусвати». З. Г. Фосдик намекала мне о возможности передачи нам переписки Н. К. с их Музеем. Вообще, работу можно развернуть интересную и плодотворную. Важно вначале не ошибиться и, главное, не ошибиться в выборе лиц, от которых дальнейшая работа во многом будет зависеть.

Дорогой Александр Данилович,

Просмотрел главки к Вашей новой книге и постарался как-то представить ее в завершенном виде. Скажу, что мне очень нравится Ваша «задумка», метод подачи материала. Я сейчас не хочу «мельчиться», т. е. останавливать и Ваше и свое внимание на каких-то деталях. Так или иначе, над ними надо будет поработать, когда уже книга по первому разу будет написана полностью. Успех книги во многом будет зависеть от композиции и органической связи между главками. Зачастую эта связь достигается введением самомалейшей детали. Когда первый вариант книги будет готов, то такие детали сами будут «проситься», поэтому и искать их будет легче. Кроме того, неизбежны по первому разу и некоторые фактические ошибки. Они могут быть и очень незначительными, но лучше их убрать. Например: глава 1. «Извара». У Вас написано: «Экипаж катит по набережной Васильевского острова. Позади остался памятник Крузенштерну». Дело в том, что каждый, кто хорошо знает Ленинград, может указать Вам, что от дома, где жили Рерихи, к Балтийскому вокзалу (откуда шла дорога на Волосово) ездят через Николаевский мост, т. е. минуя памятник Крузенштерну (он остается в стороне). Это, конечно, мелочь, однако у читателя возникает подозрение: если мелочь не соответствует действительности, то и в крупном автор может быть не точен.