Но тут на скамейку рядом с ними приземлился аспирант Костя и сказал: «Эх, какая благодатная ночь, девы мои! Будем потом вспоминать и жалеть, что провели ее так бездарно и бесплодно». Он повздыхал, почесал в своей беспробудной бороде и сказал: «Эх, девы, девы, вы еще своей власти не знаете. Женщина – она ведь, как тесто. Тебе кажется, что ты можешь слепить из нее, что хочешь: куда ее ни позовешь, хоть в кино, хоть в леса – пожалуйста, – идет. А потом вдруг оказывается, что это не ты из нее лепишь, а она из тебя. Ты хочешь ее с рук стряхнуть, ан нет, тесто-то прилипло! Приворожила уже. И вот ты за ней уже тащишься – то в кино, то в леса. Да!». Он посмотрел на Ксюшу и Соню, сидевших на лавке, как две курочки на насесте, и спросил сочувственно: «А вам там со своими скучно? Не пускают вас в свой аристократический круг? Да наплюйте, девы, они дерьмо народ. Командир ваш нарцисс, но блестящую карьеру сделает, к гадалке не ходи. До полковника точно дослужится». Костя еще хотел что-то добавить, но тут дверь открылась и из нее катапультировался на скамейку сильно поддатый философ Вася. Он сразу так и представился: «Здрасти, я Вася, субъективный идеалист». Субъективно идеалистичный Вася, еще даже не успев толком угнездиться на лавке, принялся излагать теорию про то, что весь мир мираж и пустота, а если эту пустоту, которая существует в атоме между ядром и электронами, отжать, как воду из постиранного белья, то весь мир можно превратить в булавочную головку и даже еще меньше, фактически в ничто. И, может, рядом с нами, параллельно с нашим миром существуют мириады других миров, обитатели которых представляют все совершенно иначе. «Вот тут например, – он сунул прямо в лицо Ксении свой грязноватый палец, – тут, может, мириады на кончике моего пальца, и миры эти ничуть не хуже нашего, вот!»
Костя зевнул и сказал: «Испортил песню, дурак! Иди, Василий, проспись, не дури детям головы». Субъективный Вася послушно ушел в дом, а Костя спросил, читали ли дети «Роковые яйца» Булгакова. Соня отрицательно покачала головой, и Ксения тоже, к стыду своему, должна была признаться, что не читала, да даже и не слышала. Костя стал пересказывать им историю профессора Персикова и Александра Рокка, потом спросил, читали ли они платоновскую «Реку Потудань»? Филологические девы снова отрицательно помотали головами, приготовившись послушать «содержание новой серии», но Костя махнул рукой и сказал, что Платонова пересказывать невозможно, Платонов гений, и то, что он сказал, иначе, другими словами изложить нельзя. «В словах-то все и дело, девы мои».
В это время дверь открылась, из нее вышли Лена и Сашенька, а за ними гурьбой пьяноватые философы. Трое из них пошли провожать «дам», а Костя, не попрощавшись, ушел в дом. Ксения всю дорогу думала о том, какие же бывают на свете умные и знающие люди, и какая же она, гордившаяся своей начитанностью, да, если честно сказать, и умом своим, на самом деле невежественная дура.
Но на следующий раз, когда Ксения попыталась увязаться за Сашенькой и Леной, последняя сказала без обиняков, что там у философов взрослые люди проводят время по-взрослому, и «дети до шестнадцати» в это кино не допускаются.