Линдси не надо было считать шаги, он умел танцевать лучше многих. Впрочем, он был лучшим почти во всем – от наук до спорта. Кого-то небрежение родителей в детстве ломает, но в его случае отсутствие любви и заботы со стороны самых близких людей выковало в нем желание стать первым во всем, во всем стремиться к совершенству, словно в доказательство, что отец ошибался, считая его никчемным. Покойный граф мог упрекать сына в дорогих привычках – лучший портной, лучшие лошади, но, по сути, упрекать ему следовало себя самого.

Какие приятные у нее духи. Легкие, цветочные. Незнакомый запах – очевидно, она приобрела их в Италии. Может, так благоухают орхидеи? Линдси глубоко вдохнул, запоминая экзотический аромат. Его ладонь крепко обнимала стройную талию. Этот мягкий изгиб пробуждал в нем желание достаточно острое, чтобы недвусмысленно заявить о себе. Сколько женщин доводилось ему вести в танце? Десятки? Сотни? Но ни одна из них не вызывала столь острые ощущения.

Он надеялся, что ее румянец вызван тем же желанием, что терзало сейчас его. Впрочем, возможно, он чересчур самонадеян, и все дело лишь в энергичных движениях, которых требует от танцоров кадриль. Она ни разу не подняла глаза к его лицу, упрямо предпочитая любоваться рубином, украшавшим брошь, приколотую к его шейному платку, что нисколько не умаляло его желания, а, напротив, еще сильнее распаляло его. Он представлял, как ее густые блестящие волосы, освобожденные от шпилек и гребней, волнами падают ей на плечи, покрывают шелковистой пеленой его подушку. Линдси устремил взгляд вдаль, надеясь остыть хоть ненамного, но искушение любоваться ею было слишком велико. Каждый миг близости воспринимался как драгоценный дар, и он хотел, чтобы эта кадриль никогда не кончалась.

Леди Николсон чуть откинула голову. К чему готовиться? Она еще не все сказала ему там, в кабинете лорда Альбертсона? К уже озвученным обвинениям хочет добавить еще одно, в коварстве? Линдси усмехнулся в предвкушении, однако и третий такт кадрили они закончили в молчании.

Ему казалось, что они одни во всем зале, что музыка звучит для них одних, что тела их слышат и чувствуют друг друга так, словно они – часть единого существа. Линдси сделал глубокий вдох, и его голова закружилась от дурманящего аромата ее духов. Конечно, это запах орхидеи. Такой экзотичный. Такой эротичный.

Сколько ей, интересно, лет? Ему тридцать два, и он, разумеется, намного ее старше. В его-то годы можно уже научиться сдерживать свои порывы. Да, черт побери, похоть – проклятье рода человеческого, а никак не источник удовольствия.

Наконец она решилась поднять глаза к его лицу. Взгляды их встретились, и случилось чудо: время остановилось. На миг, на биение сердца. Линдси сбился с ритма и тут же, не дав никому заметить свою оплошность, вновь его поймал. В ее голубых глазах мелькнул вопрос. Она смотрела на него с недоумением и любопытством. Неужели и с ней такого раньше не бывало?

Кровь прилила к ее щекам. Чем это вызвано? Смущением? Гневом? Запретными мыслями? Линдси перевел взгляд на ее губы: трогательно приподнятую верхнюю и припухлую, словно от страстных поцелуев – его поцелуев, – нижнюю. Она неуверенно улыбнулась. Угадала ли она его мысли? Этого он никогда не узнает. Из всех женщин, побывавших в его постели, ни одна не имела к нему претензий, что же касается нюансов – они Линдси не интересовали и, бог даст, не будут интересовать и впредь.

Кэролайн осмелилась поднять глаза и едва не вспыхнула как спичка от жара его взгляда. Она не знала, что и думать. Удивительно, как ей удавалось не сбиться с такта, – она понятия не имела о том, какие па выделывали ее ноги. Впрочем, Кэролайн доверяла своим ногам: учитель танцев у нее был хороший, а партнер весьма умелый. Наверное, ей стоило во всем положиться на него и расслабиться. Только вот расслабиться не получалось. Забылись все заученные фразы, которые воспитанной леди следовало произносить во время танца. Выходит, слухи о нем были не так уж далеки от истины. Может, любая на ее месте чувствовала бы то же, что и она.