Бешеный темп, который я себе задал, не всегда давал возможность успеть проанализировать происходящее вокруг. В данном случае именно действие зачастую опережало мысль. Конвейер смерти работал на всю катушку, и в нём не было ни пауз, ни места для раздумий. А вот если бы вернуть мгновение назад, то вполне возможно, что имело бы смысл этого пилота просто ранить, а не уничтожать. Как говорится, на всякий случай, ну и оставил бы его в живых. Но увы, что имеем, то имеем.

«Да и не один он в этом самолёте. Там ещё немецкие лётчики должны быть», – резонно подумал я.

Сколько точно человек в экипаже такой махины, я не помнил, но не сомневался, что не менее двух-трёх.

В голову закралась мысль чуть снизить скорость, чтобы было время на обдумывание, но я от неё сразу же отказался.

«Нельзя давать возможности противнику очухаться, оценить обстановку и поднять тревогу. Если враги поймут, что по ним работает снайпер, то они попрячутся, как крысы, и тогда, чтобы их выкурить, придётся потратить много сил, крови и времени, которых у нас нет».

Да и не мог я рисковать самолётом и давать хоть малейший шанс лётчикам увести у меня из-под носа столь ценный приз, как «Сумчатый». Поэтому, не переставая следить за кабиной пилотов, вёл огонь на полное и окончательное поражение всего, что движется.

Пока потенциальные пленники в виде высших офицеров вермахта корчились у подъездной дороги, я ликвидировал майора и лейтенанта, что до этого вышли из здания и направлялись для встречи высокого гостя. Когда начался массовый падёж их камрадов, они довольно быстро сообразили, что к чему, и, развернувшись, побежали восвояси – откуда пришли. Добежать я им не позволил, подстрелив гансов где-то на середине дистанции между самолётом и постройками. К тому времени Садовский как раз успел передать мне свою уже заряженную винтовку, так что шансов на спасение у аэродромного начальства совершенно не было.

Они умерли, но своей смертью чуть спутали мне карты. Дело в том, что их картинное падение с парой кувырков по земле из положения «на бегу» не осталось незамеченным. С десяток солдат и техников, что находились под навесами возле здания, стали свидетелями смерти своих командиров и, в недоумении глядя на распростёртые на лётном поле тела, собрались уже начинать панику. Однако и тут я с моей винтовкой постарался не допустить абсолютно не нужного кипиша и быстренько расставил все точки над «i». На всё про всё ушло не более семи секунд.

Выстрел – готов. Выстрел – готов. Ни одного промаха! Весь свинец только по адресату, только в намеченную цель – это стало моим девизом на данном этапе извилистого жизненного пути.

По окончании зачистки у навеса вновь переключил своё внимание на кабину пилотов и на генерала с полковником. Там картина осталась без изменений. К штурвалу никто подойти не спешил, а подстреленные немецкие офицеры, как и прежде, продолжали ползать в неглубоких лужах возле взлётно-посадочной полосы, при этом морщась и открывая рты. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что они ругаются, о чём-то переговариваются, клянут судьбу, а полковник даже достал из кобуры пистолет, очевидно, собираясь отстреливаться от невидимого противника.

Чтобы тот даже не думал делать глупости, вполне гуманно в данной непростой ситуации выстрелил ему в кисть. От такого воздействия немецкий офицер, разумеется, позабыл о намерении сопротивляться и занялся собой, ласково и бережно поглаживая раненую руку, при этом в ярости открывая рот и, очевидно, ещё громче что-то вопя. До меня эти крики не долетали, а даже если долетали – за шумом листвы и выстрелами слышно не было, да и бухание «мосинки» на некоторое время оставляло меня с лёгкой глухотой.