Мои доводы показались Воронцову вполне логичными, и после недолгой дискуссии план был одобрен.

Но только у подпольщика возник резонный вопрос:

– Скажите, пожалуйста, красноармеец Забабашкин, а как вы в таком измотанном состоянии будете пробираться пешком через лес? Вы же весь перебинтованный и еле-еле стоите на ногах.

Вопрос резонный. Я действительно был не в лучшей форме. Но другого варианта у нас не нашлось. Никто, кроме меня, нормально прикрыть остальных членов группы точно не мог.

А потому я не стал вступать в дискуссию и просто отмахнулся, сказав:

– Нормально пробираться буду, главное, бинты бы за ветки не цеплялись и не разматывались.

На то, чтобы переодеть в гражданскую одежду Воронцова, ушло около десяти минут. О том, какие глаза и выражение лица у него были в момент, когда я на него надевал повязку, можно написать целую трагедию. Настолько неприятна оказалась ему белая тряпка на рукаве, настолько он морщился, что стало даже смешно. Хотя, если с другой стороны посмотреть, правильно морщился: это и на самом деле отвратительная вещь. Вспоминая, какие сволочи носили подобные нарукавные повязки с надписью и что они делали с местным населением, понимаешь: тут совсем не до смеха.

Перед тем как тронуться, договорились о звуковых сигналах. Я крикнул совой и сказал:

– Один крик, а через пять секунд второй – это значит «остановитесь». Если просто один крик, значит, продолжайте движение. В том случае если криков будет больше двух, то это означает не просто остановитесь, а имейте в виду, что я кого-то заметил. Для удобства будем считать так: три крика – цель спереди от вас. Четыре крика – справа, пять – слева. И шесть криков – сзади. Поняли?

Чекист с подпольщиком переглянулись и покивали.

Но потом Твердев всё же попросил:

– Алексей, покажите, пожалуйста, ещё раз, как вы кричите, чтобы звук запомнить.

Мне было несложно (относительно несложно, конечно, учитывая множественные раны), и я, сложив ладони и сведя два больших пальца вместе, набрав в лёгкие как можно больше воздуха, подул в верхнюю часть образовавшейся прорези.

Раздался звук, очень напоминающий крик совы. Во всяком случае, мне всегда казалось, что совы ухают именно так.

Мои компаньоны, услышав условный сигнал ещё раз, одобрительно кивнули.

Я снял с плеча винтовку и, пожелав всем нам удачи, отдалился от дороги на расстояние около пятидесяти метров, после чего «ухнул» и увидел, как телега тронулась.

Наш опасный путь продолжился.

Правда, ненадолго. Не прошло и пяти минут, как кричать совой мне пришлось вновь. Причём три раза.

Сидящие в телеге стали всматриваться вперёд, иногда поглядывая вправо, в мою сторону. Было очевидно – они не видят никакой опасности. Зато её прекрасно видел я.

Пробежал взглядом по округе и понял, что со стороны дороги эту опасность можно разглядеть ещё лучше. Поэтому, решив прервать свой манёвр, поковылял к телеге.

– Ты чего кричал? Кого-то увидел? – негромко зашипел Воронцов, когда я приблизился.

– Да. Если продолжите двигаться по курсу, метрах в семистах два человека в орешнике справа от дороги прячутся. Я их случайно заметил и если бы лес здесь был погуще, то вряд ли бы увидел, – доложил я.

– И что они делают?

– Сейчас не знаю, а до этого курили.

– Так зачем же ты к нам подошёл? Если ты их увидел, то и они тебя, скорее всего, тоже заметили, – резонно предположил Твердев.

– Нет, сейчас они нас из-за расстояния не увидят. А вот метров через триста, когда вон из-за того поворота мы выедем, то тогда уже заметить могут. Там дальше дорога прямо идёт. А к вам я подошёл, потому что хочу детальней их разглядеть. Где я шёл, там небольшая низина и плохо видно, а вы на пригорке, да ещё и телега – тоже возвышенность. Впрочем, лучше будет даже на дерево залезть. – Посмотрел вокруг и, приметив высокую липу, сказал: – Вот сюда, например.