Капитан Демиурчиев вложил ее в мою ладонь, прижав к черному корпусу спусковой рычаг, и выдернул красную чеку. Пока рычаг прижат, граната не взорвется.

– Если ты сейчас его отпустишь, – сказал Демиурчиев, – граната взорвется через 3,2–4,2 секунды.

Я отпустил рычаг. Прошло 3,2 секунды, 4,2 секунды. Граната не взорвалась. Граната была учебная. Я об этом знал.

Но даже этот взрыв понарошку нельзя не почувствовать. Когда прошло 4,2 секунды, что-то дрогнуло и волна пошла по всему телу.

Капитана Демиурчиева, командира разведроты, зовут Роман Геродото-вич, он грек. Виталий Попов, его заместитель по воспитательной работе, – русский, родом из Ростовской области. Николай Яранский – чуваш. Эдуард Брегвадзе – грузин. Раиль Измайлов – казах. Это по паспорту. Встреть я, например, Брегвадзе и Геродотовича на улице, подумал бы, что они братья. «Так оно и есть, – говорит Эдуард. – У нас одна национальность – ВДВ».

Геродотович показал устройство запала. Помолчав, добавил:

– Дальность разлета осколков – двадцать пять метров. Радиус сплошного поражения – семь метров.

– А сколько было в тот день между Виталиком и разорвавшейся гранатой?

– Два метра.

Виталий Попов уже две недели как в Москве, в 6-м клиническом госпитале. Сюда он был направлен после операции в Камышине и лечения в Волгограде. Его регулярно навещает невеста Светлана. Маму он уже отправил домой. Отца нет, он умер несколько лет назад. Несчастный случай.

Рядом с другими пациентами Виталий кажется абсолютно здоровым. Только хрипит немного. Шрам на лице, шрам на шее и ампутированная фаланга пальца на левой руке – все, что заметно на первый взгляд. Адская боль, потеря двух третей крови, сложнейшая операция – все это позади. Но впереди еще одна сложная операция.

– Тут одна газета в Волгограде написала, что, типа, я всю жизнь мечтал совершить какой-нибудь подвиг – и вот совершил. Увидел, значит, гранату – дай-ка, думаю, подвиг совершу. Даже в кино так не бывает.

– А как бывает?

– Рассказываю. Мы с бобром пошли метать гранаты…

– С бобром?

– Если на солдата надеть все что положено, он становится похож на бобра. Короче, я показал ему все, что надо. Он метнул. Только присели в окопе, смотрю – а граната у нас под ногами. Первая мысль – схватить и выкинуть. Но оставалось секунды полторы – могло не хватить. Вторая мысль – выпрыгнуть самому. Это я, наверное, сделал бы, если бы видел, что Данила тоже заметил гранату. Но он был уверен, что бросил ее, и, если бы я выпрыгнул, а он остался, я бы его просто подставил.

– Вы с ним были друзьями?

– Да нет, отношения были обычные. Командир – подчиненный. Но если без дураков, солдат неплохой. Погиб – было бы жалко.

– А если бы ты выпрыгнул, тебе бы за это что-нибудь было?

– Ну, потаскали бы по инстанциям, Геродотычу бы пистон вставили… Тут реально боец сам виноват. В госпиталь он ко мне потом приходил, говорит: «Извини, у меня тогда рука замерзла, я ее просто не чувствовал». «Да ничего, – говорю, – надо было сказать, мы бы подождали». Короче, не знаю, что тогда сработало. Он сидел чуть правее меня. Я отодвинул его и начал уже прикрывать, а сам до конца прикрыться еще не успел. Взрыв я даже не услышал, а увидел – вся картинка перед глазами вдруг стала красной, как будто телевизор испортился. У меня тогда одна мысль промелькнула: «Вот это приход…»

– Наркоманы так говорят о кайфе.

– А у нас так говорят о смерти…

– …А почему не уход?

– Понятия не имею. Не я это придумал. Наверное, приход – это когда уже все, когда приходишь ТУДА. То, что я ТУДА так и не дошел, это просто счастливая случайность. После взрыва я, наверное, на несколько секунд вырубился. Мне потом некоторые говорили, что это душа у меня выскочила, рванула на тот свет, но почему-то вернулась.