Все-таки изображение дружеской встречи с Кавериным можно считать свидетельством, что Онегин был причастен к политическим разговорам своего времени, надо полагать – в легальной форме.

Удивительна переакцентировка значений многих деталей в романе. Исторические реалии в первой главе последовательно включаются в бытовой план – и вдруг начинают жить своей жизнью, обнаруживают многогранность, получают возможность восприниматься под другим углом зрения, включаться в иные системы. Они отрешаются от быта и становятся историей.

Попробовали бы мы, увлеченные изображением Онегина как приверженца «науки страсти нежной», игнорировать его дружбу с петербургскими вольнодумцами – и мы не сможем объяснить реформу в пользу крестьян, которую проведет Онегин в своей усадьбе[17]. Впрочем, В.В. Набоков поступок героя воспринимает просто как индивидуальный акт человеколюбия. Так ли? Онегин не расположен к эмоциональным порывам, он человек рационального склада. Это идейный герой, и без внимания к его убеждениям представления о нем будут явно неполными.

Результат общения героя с вольнодумцами тоже проявляется как-то неожиданно, в момент общего духовного кризиса, который начинается на личной почве («Причудницы большого света! / Всех прежде вас оставил он…»), но приводит к разрыву всех связей: герой становится скептиком и затворником. И все-таки след общения с вольнодумцами в душе Онегина не стирается; духовная жизнь героя весьма динамична; в ней постоянно происходит смена акцентов.

Сделана попытка найти объяснение отказу Онегина от стереотипа светской жизни, исходя из представления о личности героя и его поступках. Событие-то уж очень важное. Хотелось бы получить ответ из уст поэта, приятеля героя. Кажется, он готов пойти навстречу естественному любопытству читателя.

Браво, браво! Поэт как будто подслушал наш вопрос и готов дать прямой ответ; слово «причина» вынесено в рифму и звучит звонко, запоминается. Но что это? Речь поэта становится затрудненной, почти косноязычной:

Но на ходу упрощая громоздкую фразу, поэт… меняет тему разговора! Обещано отыскать причину – но автор демонстративно сворачивает в сторону, ограничивается констатацией явления.

Без преувеличения, перед нами уникальный фрагмент пушкинской поэзии. Одно дело – черновики: там стремительная пушкинская мысль далеко не всегда сразу ловит нужное слово; но далее наступает этап кропотливой обработки черновика. Здесь же перед нами не черновик (хотя композиционное построение рассуждения найдено уже в черновике), а беловой текст: он-то зачем имитирует сырой текст, с поправками на ходу?

Пушкин, конечно, демонстрирует не косноязычие, а виртуозность своей поэтической мысли. Он четко обозначает проблему, но не желает давать простой и ясный ответ. Зачем поэту лишать героя загадки? Правда, отпал бы повод многих споров о герое. Только вместе с поводом съежился бы и интерес к герою… «…Не надобно всё высказывать – это есть тайна занимательности», – писал Пушкин Вяземскому 6 февраля 1823 года (в канун работы над «Онегиным»). Так что творческая сдержанность поэта – принцип осмысленный.

Мы вышли на явление, которое требует обоснованного понимания. Вот как пушкинскую сдержанность трактует В.С. Непомнящий: «…в основе у него – как раз наличие “пустоты” в том месте, где у других писателей – психологический анализ, описание, подробности и нюансы. …мы обнаруживаем, что и детали, и нюансы здесь есть ‹?›, но – не “заданные” нам автором, а возникшие сами, возникшие